Мельников
Шрифт:
– Как тебе не стыдно. А если ему лысые кажутся смешными? – Родион встрепенулся и начал оправдываться, – блин, да ладно тебе, я просто про тех щкольников подумал. Это так мило, что от тебя ничего не скроешь. И еще кое-что… – он задумчиво оперся на прилавок. Хотя,нет, чушь полная.
– Нет, говори.
– Ну ОК, ОК. Там, в автобусе висела цирковая афиша, реклама вроде рекламой, а в самом низу надпись: взр. 150, дет. 100. И я такой смотрю и вижу, что взр – это взрыв, а дет – детонатор. И только потом подумал про взрослые и детские билеты, я не знаю, может это супергеройское кино так разжижает мозги.
– Тогда ты срочно перестаешь его смотреть, потому в луже жидких мозгов я существовать отказываюсь!
Родион
– Амир Вагапович! Здравствуйте! Я тут задремал немножко, вы по поводу аренды? – Родион от удивления поднял левую бровь, и раскрыл рот. Он набрал было воздуха в легкие и поднял руку, но жидкобородый парень побледнел и запричитал. Голос у него был своеобразный, с какой-то встроенной на стадии программирования робостью, будто бы он заведомо извинялся, что вообще открыл рот. Но при этом настолько оглушительный, что дрожали стеклянные полки за его спиной, – вы же обещали, что подождете до пятнадцатого! Я говорил с Кругелем, не нужна ему эта площадь! Я вас прошу, не выселяйте меня, я рассчитаюсь!..
Родион наконец вырвался из его ручищ и бросил с досадой, обращаясь то ли к Евгении, то ли к себе, то ли вообще ни к кому:
– Че-то часто меня в последнее время за кого-нибудь принимают. – а про себя подумал, – да сам ты Ваганыч! Спасибо, что не Кругель.
Евгения прыснула, рассыпав в его ушах целый букет серебряных колокольчиков. Парня парализовало, но ненадолго – как оказалось, он исчерпал не все запасы природного гигантизма. Перегнувшись через прилавок еше сильнее, он пристально посмотрел на Родиона в упор несколько секунд и с облегчением выдохнул, обдав несвежим дыханием.
– Ууух, вы извините меня – он опустился было обратно в кресло, но ненадолго, – думал, выселять пришли. – он пошарил своей клешней под прилавком и извлек оттуда очки с упитанными линзами, – е-мое, вот я попутал. Вы вообще на него не похожи. Ну если только носом… – Родион вздохнул. От своего носа он никогда не был в восторге. Продавец обиженно пробубнил, – чтоб его… Этот май…
Родиону не терпелось разбить неловкость, повисшую в воздухе, и он поддержал разговор:
– У меня он тоже так себе получился…
– Да дерьмо, а не месяц! – горе-бизнесмен так расчувствовался, встретив понимание, что чуть не снес Родиона ударной волной. «Умные» часы, колонки, флешки и прочая дребедень, пылившаяся на полочках за его спиной, вздрогнула в унисон, – с праздниками этими вообще продаж нет! Если б один чувак не заказал уши за двадцатку в предоплату, тогда вообще не знаю… А вас что интересует?
– Ну вот за ними я и пришел…
Обратно Родион шел в каком-то странном смущении. И почву из-под ног выбило даже не то, что единственная камера наблюдения была внутри магазина, да и та оказалась муляжом. И не то, как долго этот несостоявшийся баскетболист благодарил его, своего спасителя, чуть не плача, пытаясь всучить какую-нибудь безделушку в подарок.
А он ведь действительно мог стать баскетболистом, и выселять его собирались в самом, что ни на есть, прямом смысле. Променять паркет на библиотеку, поступить против желания родителей в торгово-промышленное училище, закончить его, рассориться с родителями окончательно, открыть интернет-магазин на окраине города, жить в нем же, – любой бы посмеялся над такой историей, но только не Родион. Насколько хорошо он понимал, что хоть мечты и бывают порой сделаны из такого барахла, такого дерьма, это не делает их сколько-нибудь менее ценными, ровно настолько же он завидовал этому чудаку, не пожалевшему ни зрения, ни нервов, ни своих, ни родительских на пути к возможности крепко держать эту самую мечту в своих руках.
Сам Родион сжимал вспотевшими пальцами ручки пакета, в котором рядом с заветными наушниками подпрыгивал подарок, от которого он все же не смог отказаться – белая кружка с надписью газетными шрифтом: MUSIC MATTERS. Глубоко задумавшись, он пробормотал:
– Пожалуй, действительно matters. Да и не только music…
– А что еще? – Евгения неожиданно дала о себе знать.
Родион вздрогнул и едва не ударил пакетом о бордюр:
– Если уж ты читаешь мои мысли, тогда хотя бы… Хотя бы не пугай так, что ли?
– Хорошо.
Стриженые под ноль тополя грустно смотрели Родиону вслед. Им, лишенным не только привычного тепла в унисон со всей природой, но и самой даже привычной своей формы было неуютно вдвойне.
Родион не стал садиться ни на какой автобус. Он намеренно петлял незнакомыми переулками, натыкался на огромные, многометровые лужи, как будто специально, медлил, ломая голову над тем, как их обойти. Забредал во дворы геттообразных двухэтажных деревянных домов, где невидимые грустные люди жили своей невидимой и грустной жизнью.
– Да вот хотя бы. – Родион прикончил затянувшуюся паузу, – чтоб, когда утром в ванной открываешь воду, уже знал, что сегодня поплывешь в правильном направлении. Блин. Сказанул же. Вот мне вроде не на что жаловаться. – он в самый последний момент заметил под ногами кирпич и успел перешагнуть, не оставив на кроссовке вмятины, – мой батя… Кстати, я тебе рассказывал про своих родителей? А-а-а, ты ведь и так…
– А я разве не говорила тебе, что не могу получить личную информацию без твоего согласия?
– А, да… Ну, вот, смотри, то есть слушай. Батя в Нижнереченске, как говорит местное быдло, вроде смотрящего. Но это фигня, с криминалом он никак не связан, зато все что есть интересного в нашей дыре – все его. Магазины, киоски, кафе, деревообрабатывающий цех, заправка, еще какая-то хрень. По сельским меркам он олигарх. – Родион ухмыльнулся, – естественно, он хочет, чтоб я здесь отучился, вернулся домой, а потом принял семейный бизнес. А мне это не надо. – Родион не стал тянуть с признанием, удивив самого себя. Он, слегка замедлив шаг, некоторое время рассматривал изрядно измазавшихся грязью и мазутом, но с виду вполне счастливых детей, играющих внутри кузова брошенного раритетного «Москвича», – я уже давно понял, что вариться в своем соку – это ни о чем. Не в том смысле, что мне настолько противен мой родной город, что я хочу бежать, не оглядываясь. Нет, я даже не против там жить, но не так как мой батя – он пашет день и ночь, бывает, даже товар сам развозит по точкам, да какое… Он даже фуру сам иногда гонит. А на заработанное открывает новый ларек или еще что-то, а ходит который год в одной и той же одежде. Семейных отдых у нас только один раз был – в Турцию всей семьей когда-то давно летали, и то он весь отдых дергался, как там дома, не разорили ли его и все такое… – Родион остановился во дворе старого двухэтажного дома, свежевыкрашенного в бледно-желтый и присел на скамейку посреди молодых порослей вечной мальвы, – и мама. Они с отцом, конечно, любят друг друга и все такое… – он извлек из пакета и повертел в руках кружку, – но я всегда замечал, что у них что-то не так. Мама училась на археологическом, закончила аспирантуру в ВГУ, хотела писать диссертацию, ездить на раскопки, но отец сказал – «Нафига тебе это?», а на его языке это означает «Не будешь ты ничего писать, сиди дома, воспитывай детей». Мама если рассказывала про учебу или практику, то всегда спокойно. Но блин, чтоб я не догадался, что мама грустит? И отца вроде не в чем упрекнуть, он человек жесткий, но ни разу не жестокий – у мамы есть своя машина, деньги, салон красоты он, по-моему, вообще только из-за нее открыл, но это все не то… Тебе это точно интересно?..