Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
Дед Григорий дымил сигаретой, сидя на поваленном дереве. Смотрел хмуро.
— Смысл, понятно, во всем имеется. А кто это, Владимыч, лик тебе разукрасил до неузнаваемости?
— На танцах, — бодро сообщил я. — Столкновение, так сказать, из-за прекрасной дамы. Вековечный сюжет. Хотя считаю, в наше просвещенное время всегда можно объясниться словами.
— Словами уж чего лучше, на то и язык человеку дан, в отличие от зверя, — опять согласился старик. — Однако ты чего туда поперся, Владимыч, на эти танцы-шманцы. Не в твои годы ногами зря дрыгать.
— Годы не имеют значения, уж вам ли не знать.
— Смотря для чего. Бывает, понятное дело, накатит блажь, запрыгаешь молоденьким козликом людям на потеху. На тебя-то, примечаю,
— Обязательно приду. Вы ружье где нашли последний раз?
— В бузине у тетки Дарьи огольцы захоронили. В непроходимом месте.
Вечером, напившись с хозяйкой липового чаю, взялся разбирать бумаги. Чем дальше вчитывался, тем больше недоумевал. Неужели я мог писать такую чушь? Такую претенциозную галиматью? Кому это нужно? И ведь ничего, ровным счетом ничего нового, ничего своего! Ни одной самой плохонькой, но самостоятельной мыслишки. Единственное, что удалось, — сумел втиснуть непомерную свою амбицию в сухие наукообразные комментарии. Исписанные страницы напоминали бред человека, одержимого манией математического величия. Иные места вызывали судорожный смех. Слава богу, что не успел никому показать. То-то был бы конфуз. Я скомкал рукопись и кучей свалил на полу. Достал спички и начал с краешку поджигать. Завлажневшие листки принимались плохо, но все же удалось организовать небольшой костерик. Синеватые язычки пламени ласково заливали и пожирали плоды моих трехлетних трудов. Ах, как славно и весело было на это смотреть. Я шастал по комнате и хохотал, действительно как безумный. Наверное, напугал Катерину Авдеевну. Она примчалась в ночной рубахе до пят, ужаснулась:
— Да что же вы это делаете, ое-ей?! Да вы же избу спалите!
Она бесстрашно, босыми ногами растоптала костерик. Горелую бумагу, извинившись за беспорядок, я попросил ее выбросить в печку. На полу, на половицах осталось широкое желтое пятно с затейливыми узорами по краям…
Сон был такой. Вернее, не сон, а опять же знойная, мучительно саднящая явь во сне. Вместе с женой моей, бледнолицей Аленой, отправились покупать подарок нашему старшему сыну, Виктору. Он отлично сдал экзамен на биологическом факультете, и мы, как и собирались, готовили ему сюрприз на сто — сто двадцать рублей. Галлюцинация вернула меня в тот день, и я отлично знал наперед, что мы купим, и почему именно это купим, и как все произойдет. Ох, как не хотелось мне возвращаться в это тягостное воспоминание, как противилась подвластная мне часть естества, — но пока мы шли по хрустящему от снега тротуару, пока Алена смеялась и несла всякую чепуху, я не мог ничего изменить. У самого универмага сделал слабую попытку внести коррективы в минувшее событие.
— Алена, дорогая, — придержал ее за рукав, — а ведь сегодня конец месяца, неудачное время для покупок. В магазине полно бракованных вещей. Давай купим подарок в другой раз, а сегодня устроим шикарный ужин с шампанским. Давай пойдем на рынок и купим всякой вкуснятины.
Алена взглянула с недоумением, и обычная, так раздражавшая меня гримаса обиды искривила ее личико.
— Мы можем купить подарок и устроить ужин. Честное слово, я не понимаю, дорогой!
— Денег не хватит.
— На подарке сэкономим.
Мы вошли в универмаг и протолкались к отделу часов. Алена довольно быстро выбрала "Полет" на двадцати двух камнях в экспортном исполнении и чудесный под серебро браслет. Все вместе — семьдесят рублей с копейками. Равнодушно следил я, как жена расплачивается с кассиром, как ей заворачивают изящную коробочку. Она раскраснелась от радости и казалась счастливой. Протянула мне сверток с лукавой улыбкой, которой не видел у нее, пожалуй, несколько лет. Эта детская улыбка вызова
— Смотри! Смотри, Сережа, это… Господи, ты обещал мне купить еще ко дню рождения!
На полке стояли французские духи — шестьдесят пять рублей флакончик. Проклятое парфюмерное извращение, навязчивая идея моей жены.
— Мы можем купить, Леночка, — сказал я, чуть не зевнув от скуки, — но тогда останемся без копейки. Тогда не на что будет купить даже колбасы для гостей. Не то что шампанского.
— Займем у Левашовых! — умоляюще выдохнула жена. Да, так это было, в тот день мы не купили ей вонючий флакончик духов и через час непоправимо поссорились. Ровно через час я узнал, какое я ничтожество. И еще узнал, что у моей глупышки Алены есть любовник — он купит ей духи, если она попросит. Это как раз Андрей Левашов, с которым мы жили на одной улице и были в приятельских отношениях. Через час она забьется в истерике и начнет швыряться тяжелыми, как кирпичи, словами, которые оглушат меня навсегда. Конечно, не в духах было дело, да что теперь-то! Теперь, в состоянии галлюцинации, я мог, наверное, предотвратить эту сцену. Мог вернуть себе спокойствие неведения, а моей жене — сомнительное удовольствие двойной жизни. Мог спасти Алену, мать моих детей, от свинцового мрака последующих лет. Левашов, когда она надоест ему, когда станет чересчур назойливой и требовательной, прогонит ее от себя, не церемонясь, как блудливую собачку. Он нанесет окончательный удар моей неразумной девочке… Но теперь-то, теперь я могу все поправить, могу приголубить Алену, задыхающуюся от противоречивости обстоятельств.
Ну что мне стоит раз в жизни встать выше собственного подленького самолюбия? Отринуть от себя, как грязь, мужской гонор, заквашенный на суррогате жадности и неверно понятом чувстве собственного достоинства, хлипкого достоинства самца, пыжащегося перед своей самкой. Я полез в карман, в боковой карман, где была припрятана авральная десятка, и укололся о булавку. Сильно укололся, до крови проткнул палец.
— Что же такое! — заревел я в ярости. — Булавок в карман насовала! Ты зачем мне насовала булавок, дрянь?
Размахивал перед ее носом уколотым пальцем, не обращая внимания на окружающих, подталкивал к выходу. Несуразность и непредсказуемость происходящего довели меня до исступления. На улице, у самого входа в универмаг, побледневшая до синевы Алена обернулась и сказала, уставившись в меня ненавидящим взглядом:
— Ты очень мелкий человек, Сергей! Ты жалкое ничтожество!
Она произнесла это раньше, чем сто лет назад. Значительно раньше, не дождалась срока, назначенного судьбой… Я очнулся весь в поту, машинально почесывая укушенную комаром кисть. Комары — спасибо им! — изгнали остатки ненужного унизительного видения. Стал — в который раз — с болезненным вниманием вслушиваться в комариное пение. От высокого вибрирующего звука саднило в висках и груди…
Позавтракав и напившись чаю, отправился на молокозавод. А там — прямо в контору. Директор, Виктор Арсентьевич Петушков, долго не мог уяснить цели моего визита, хотя принял меня с отменной любезностью. Тем более что я представился ему как доцент.
— Так зачем вам, собственно, понадобилась Фрося? Кто такая Фрося? — второй раз переспрашивал директор.
— Да как же, Виктор Арсентьевич, она на вашем предприятии работает учетчицей. Изумительная девушка, вы не можете ее не знать. У нее волосы чуть не до пояса. Не сомневаюсь, что она у вас передовик труда. Если у вас есть доска Почета, Фрося обязательно там. Тут уж гадать не приходится.