Меломаны
Шрифт:
– Даже если этот тип пуленепробиваемый?
– Ой, Дирижер, не строй из себя такого наивняка!
Я сдался. Что ж, такие времена. Принц за убийство платил мне сто пятьдесят лимонов, за информацию мне приходилось выложить двадцать. Человеческая жизнь совершенно потеряла свою ценность. Плохую профессию я выбрал. Нужно было становиться шпиком.
– Послушай, деньги получишь, когда Принц заплатит мне.
Он поглядел на меня. Согласился. У него тоже были свои способы забирать долги, а у меня вовсе не было
– В твоей выпивке ничего не было, - сказал Розмарин.
– Это все газ. Газ очень редкий, просто так не купишь; во время войны им пользовалась разведка. Я бы и сам не сориентировался, если бы когда-то, по работе, не столкнулся с чем-то подобным. Действует очень мягко, как галлюциноген, сразу никогда не заметишь. Если бы у меня было что-то подобное, уж я бы использовал его получше.
Весенний Розмарин поднялся и отлил в уголке. Потом продолжал рассказывать. Из его рассказа я понял одно.
А понял я то, бля, что совершенно не работал головой.
Глаза у Тромбона сделались большие, потом еще больше, а потом уже совсем квадратные. Флейтяра, так тот вообще варежку раскрыл. Один только Контрабас оставался невозмутимым, хотя это именно он сказал:
– Шустро придумано.
Чертов Ромео со своей престарелой Джульеттой.
– Да, именно так оно и было задумано, - сказал я.
– Сегодня вечером идем туда. Уже все ясно, так что неприятностей быть не должно.
– Ухлопаем только скрипача?
– спросил Тромбон.
– Нет, всех четверых. Это окончательно закроет все дело. Я никому не позволю меня наебывать.
– Но деньги ты получишь только за скрипача.
– Ну и хер с ними.
– Нет проблем.
– Флейтяра поднял руки. Его интересовала одно только музыка. Убивал он только в паузах.
– Так я пойду, чтобы к вечеру вернуться, - сказал Контрабас.
– Вот так и пойдешь?
– голос Флейтяры не обещал ничего хорошего.
– Ну, чтобы к вечеру и вернуться.
– А ты, Контрабас, знаешь, что трахаются ночью; днем творят музыку.
– Так кто тебе запрещает идти блядовать сейчас?
– спросил Контрабас и вышел.
– Сволочь, - подвел итог Флейтяра.
– Без него можем засунуть инструменты себе в задницы. Без контрабаса ни хрена не выйдет.
Он был прав. До двенадцати было еще далеко, а день провести хоть как-то было надо.
– Ну что же, может и правда пройдемся по блядям, - предложил я.
Флейтяра глядел на меня так, будто хотел сказать: а пошли вы все.
– Для музыки это будет ужасной потерей.
– Тромбон, идешь с нами?
– спросил я.
Тот отрицательно покачал головой. Он никогда с нами не ходил. Тромбон мог вырвать у типа сердце и сплющить башку. Но вот женщин побаивался.
Мы пошли без него. Мы договорились с Флейтярой заскочить к одной такой парочке, что каждый вечер высиживали в "Квазаре". Дамочки были ничего, никакого тебе "ретро", обычные "business women". Они знали, чего хотят, и знали, чего от них хотят другие. Жили они в одном таком, более-менее оборудованном подвале. Мы там бывали уже не раз.
– Вы что, ребята, не знаете, что этими делами надо заниматься ночью? Днем про ночи как-то и не следует думать, - сказала нам та, что открыла.
Но когда увидела бабки, сразу же сделалась профессионально милой и податливой. Ее подружка гораздо больше любила свою профессию, потому что сразу же начала раздеваться. Так что все было в порядке. Мы провели у них несколько приятных часов. И время это не было потерянным напрасно.
Вернулись мы перед самыми сумерками. Контрабас уже поджидал. Тромбон полировал инструмент и пытался что-то там насвистывать под нос.
– Даже невозможно, ты, и вернулся в такое время?
– сказал Флейтяра, глядя на Контрабаса.
– А, я уже знаю, она не любит заниматься этим в темноте.
– Отвали, - буркнул Контрабас.
– Просто ей нужно было куда-то идти.
– Идти? Ясный перец, что ей было нужно. Любовь любовью, только ведь жить с чего-то надо? У нее имеется профессия. Могу поспорить, что она еще и ударница труда.
Контрабас не отвечал. Он побледнел и сжимал кулаки. Флейтяра не отступал ни на шаг. Ждал.
Я вздохнул, вытащил пистолет и пальнул между ними, в пол. Слава Богу, еще ни в кого не попал. После хорошего трахалова у меня всегда трясутся руки. И они об этом знали - сразу же отскочили друг от друга.
– Ну, ладно, - буркнул я, садясь.
– Надо бы покумекать, как мы это сегодня провернем.
Они сразу же успокоились. Контрабас пожал плечами.
– Да тут ничего трудного, - сказал он и замолчал. Морда у него была чертовски глупая. Он глядел куда-то прямо перед собой, а я расхохотался. Таким смешным я его еще никогда не видел. Но хохот этот быстро сполз с моего лица будто грим с клоунской рожи. Моя рожа была не умней. Весь мир за один миг поглупел. В дверях нашей хибары, где оживала музыка Шопена, стоял скрипач.
Это был он. Громадный мужик с лысым черепом. Я никак не мог в это поверить, горячечно искал пистолет, а ведь тот все время был у меня в руке.
– Эй, ты, - сказал Флейтяра, который никогда не видал нашего клиента.
– По-моему ты заскочил не туда, куда следует.
Скрипач не обратил на него внимания. Он был в том же черном костюме, в котором я видел его в "Голубом Щите". У него был галстук и перчатки. Вот инструмента он не принес. Оружия тоже не было видно.
– Элегантный, падаль, - сказал Тромбон, на мгновение перестав свистеть. Но только на мгновение.