Мемориал
Шрифт:
И самая страшная участь постигла их атамана. Он лежит в своём стеклянном гробу, в огромной домовине, лишённый человеческого погребения, и на посмешище вселенной топорщится своим лысым черепом, своим восковым лицом, и — видит Бог! — не будет ему упокоения, пока существует сатанинская империя, которую он создал!
Господь уже свершил над вами свой приговор. Вы — срезанный и сваленный в кучу хворост. И скоро будет огонь Господень, который истребит гору тлеющего мусора. Ей, гряди, Господи Иисусе!
А я, подобно древнему пустыннику, ухожу в свои катакомбы. Я сохраню на этих страницах тень Коломны, града Божия. Я прошу простить меня тех, кто будет читать этот труд. Не я виноват, что мне, недостойному, пришлось раскрывать шифры «Смарагда». Может быть, у кого-то выйдет лучше; у меня — не получилось.
Помяните добрым словом всех братьев-Хранителей, веками собиравших коломенскую святыню. Помяните и всех честных православных, павших в последние дни. Вспомните и меня, грешного. Прощайте. Аминь».
Печальное молчание простёрло над нами свой плащ. В окнах стояло чёрное небо, усеянное мелкими россыпями бриллиантовой соли. Фома взял старинную чашку, цвета вишнёвой кипени. Виола налила ему чаю, и он прихлёбывал его, уже слегка остывший. Хрусталь мерцал отражениями свечей. Догорал камин.
— Горькое предисловие, горькое, как вода Мерры, — сказал Фома.
— Да… Целер представляется и сходит со сцены.
На Марка было страшно смотреть. Это был не он.
— Но что же дальше? — спросила Виола.
Марк провёл по лицу рукою, словно снимая трагическую маску.
— Дальше идёт странная выписка, на первый взгляд, совсем не относящаяся к «Смарагду».
«…и собрались мужи ахейские, дабы размыслить о рати грядущей. И не дерзали они повести дружины свои на брань, ибо Ахиллес-царь стоял у них за спиной, и рекли они меж собою: может-де Ахиллес-царь сзади ударить на них, ибо гневен за обиду свою…».
Книга пятая. СОВЕТ
Менелай глядел на чёрное, поседелое от звёзд, небо. Где-то там плыли, извиваясь, реки планет, потоки света, направляющие пути человеческих жизней. Там, в бесконечных чёрных полях, бродили алмазные звери, и алмазные люди шли по берегам тех потоков.
— Ты послал вестников вождям? — спросил Менелай.
— Да, — ответил Асфалион.
— Пошли к шатру Агамемнона.
— Я кликну стражу.
— Оставь. Пошли вдвоём.
— Но…
— Оставь, говорю.
Пошли сквозь мрак, без света, лишь при сиянии Луны.
Крик часового остановил их, но они сказали пароль и направились дальше. И неумолчный гул моря сопровождал их.
«Всю жизнь я слышал море, — подумал Менелай. — И когда буду умирать, оно всё так же будет дышать не переставая; ничто не изменится в этом порядке — ни ритм, ни движение звёзд. А я, а все мы? Мы проходим, как чей-то сон».
— Ты ошибаешься, царь, — раздалось из темноты.
Они схватились за мечи, но Менелай увидел в лучах луны кудрявую голову Одиссея и придержал руку Асфалиона.
— Ты крадёшься как кошка, царь. Что значит: «ошибаюсь»?
— Мы не проходим, мой друг, мы остаёмся.
— Как ты догадался? Я же думал это про себя.
— Ты не только думал, басилевс, но и бормотал про себя. А у меня хороший слух. Но дело не в этом. Мы, повторяю, не проходим. Мы всё время остаёмся и всё никак не можем пройти.
— Как это? Я не понимаю.
Одиссей оглянулся, всматриваясь во тьму.
— У меня в последние дни такое чувство, что мы внутри круга, в котором всё время повторяется одно и то же. И море, которое даёт ритм, и, кажется — никогда не меняется — чем-то похоже на нас. У тебя нет чувства, Атрид, что всё это уже с нами было, и, похоже, не один раз? И осада Трои продолжается не около десяти лет, а бесконечно? И мы всё никак не можем умереть, друг мой?
— Какие страшные вещи ты говоришь…
— Может быть… И всё же ответь на мой вопрос, о Менелай.
— Ты спросил слишком неожиданно. Я не могу сообразить.
— Попробуй вспомнить по дороге. Ну что, пошли?
И они направились к Агамемнону, всматриваясь, чтобы не оступиться в неверном свете. Но Менелай не мог забыть вопрос Одиссея. Ведь он действительно несколько раз ловил себя на мысли, что это уже было однажды, но, поражённый невероятной думой, царь мгновенно гнал её прочь. А теперь, после неожиданного слова, всё вспомнилось, всколыхнулось единой волной.
Одиссей остановился.
— Ну, что ты скажешь теперь?
Менелай поднял отрешённый взор и прошептал:
— Пожалуй, в твоих словах что-то есть. И я тоже чувствовал нечто подобное. Не часто, временами.
— Стоять! Говори слово!
Все вздрогнули.
— Ну что ты орёшь-то так? — отечески обратился к воину Одиссей. — «Ахайя». Мог бы и разглядеть вождей, не впервой же нас видишь. А сам что не отзываешься?
— «Микены», — ответил часовой и пропустил их, громыхнув бронзой. И тут Асфалион спохватился:
— Постойте, вожди, а куда мы идём?
— А! Что ж ты раньше не сказал, чудак? — махнул рукою Одиссей. — Ведь и в самом деле доковыляли мы до границы стана.
— Да я и сам только сейчас понял.
— Зловещая ночь, — тревожно оглянулся Атрид. — Нет покоя, как будто туча сгустилась над станом! Чума ведь проходит, но, кажется, что весь воздух почернел.
— Ну что? Пойдёмте назад? — спросил Одиссей.
— Пошли, — согласился микенец, но тут Асфалион сдавленно крикнул: «Стойте!» — и прикрыл своего вождя щитом.