Мемориал
Шрифт:
— А что, призраки не в саду, а в стенах — дело привычное? — скептически спросил Марк.
Бэзил пожал плечами:
— В известном смысле — да. В последние месяцы я не могу отделаться от ощущения, что здесь есть ещё кто-то. Не далее как вчера мне показалось, что я видел в креслах у камина каких-то двух господ.
Тут я вздрогнула.
— А что это у нас Виола вроде как скисла? — ехидно спросил наблюдательный Фома.
Тут я малость покраснела. Пришлось признаваться, что мне тоже какие-то непонятные беседы слышались.
— Всё ясно, — сказал Фома. — Надо приглашать отца Николая из Богоявления-в-Гончарах. Очень толковый священник и молитвенник хороший, да к тому же в органы не завербованный, насколько я в этом понимаю. Молебен послужит — и всё как рукой снимет.
— Нет, Фома, — не согласился Марк. — Ты в Гончарах молебен закажи, а сюда бутылку со святой водой принеси. Мы уж сами покропим… Зачем зря подставляться? Надо конспирацию соблюдать.
— Пожалуй… — согласился Бэзил. — А то ещё на работе мозги полоскать начнут.
— Лагерь… — мрачно сказал Фома. — Вечно приходится какие-то компромиссы придумывать. Дома-то оно покрепче было бы.
Тут Август упал в обморок. Ему опять что-то почудилось.
…За стенами — выжженная солнцем троянская долина.
Елена шла по берегу реки. Утренний Гелиос уже становился жарким и, когда она входила под кров деревьев, капельки влаги выступили на её мраморном лбу, и повеяло драгоценным маслом от золотых волос. Елена подошла к Скамандру и выпила воды из его прозрачных рук и умылась чистой водой. Тут налетел лёгкий солёный ветер с моря, и кожа её мгновенно высохла.
И запах морской соли и священной смолы и светлой божественной кожи повеяли одной горьковатой волной — тонким дыханием Европы на сыпучем асийском песке.
И вновь рванулся ветер: широко и резко, так что ветви зашумели, и гладь Скамандра пошла волнами.
Где Елена? Неужели она провеяла видением?
Да, горячий воздух мелькнул таинственным блеском, и вместо прекрасного призрака донёсся мрачный погребальный чад ахейского лагеря.
— Август! — воскликнул Бэзил. — Что с ним опять?!
И тут Марк вспомнил старика Ницше:
«Кто борется с чудовищами, тому следует беречься, чтоб и самому не обратиться в чудовище. И если ты долго вглядываешься в пропасть, то пропасть также вглядывается в тебя».
— Ты думаешь, Август слишком пристально всматривался в Бездну? — спросил мой дядя Бэзил.
— Да, — ответил Марк. — И теперь в ответ она взглянула на него.
Книга седьмая. СТЕНА
— Почему они не сражаются? — спросил Приам, и когда царь обернулся, ветер широкой волной всколыхнул его тёмно-лиловый плащ, и шевельнул пряди белых волос и длиной бороды.
Перед ним, за тяжким каменным парапетом, открывалась, точно обрыв, огромная долина: выжженная солнцем, вытоптанная конями и пехотой пустыня; лишь местами проглядывала бурая трава, и вдали вились деревца, там, где текла полувысохшая под неистовым жаром речка — Скамандр.
Долина гудела от грохота дружин, топота коней, медного звона доспехов. Два войска выползали навстречу друг другу и должны уже были сойтись, но что-то произошло, рати остановились.
— Подожди, царь, — сказал старик Укалегон, что сидел рядом. — Сейчас мы всё узнаем.
— Как это?
— Да очень просто. Я видел, как из нашего войска побежал вестник к воротам.
И тут Елена взошла на Башню. И когда царица поднялась на Скейскую Башню, то все вдруг замолкли, поражённые, и с перехваченным дыханием провожали её взглядами, когда она шла к парапету. И даже гром войска словно бы стал тише, когда царица поднялась на Скейскую Башню…
Европой веяли золотые волосы её, косы её, сложенные так, что невозможно было понять: где причёска, а где — золото украшений. Европой веяли и струились лёгкие складки одежд и даже сам её шаг. И даже асийское покрывало, которым она заслонялась от солнца, в её руках казалось иностранной вещью.
Или нет, не иностранной… Ино-природной! Она была точно из другого мира.
А кожа её пахла лёгким ладаном и ещё чем-то нежно-горьким, похожим на запах молодого вина…
Когда же Елена подступила к парапету, Пинфой прошептал:
— Как же она прекрасна… Даже у меня сердце сжимается волнением, а ведь я — старик, и давно уже угас во мне жар крови, а тело схвачено морозом годов, так что я и днём зябну, право слово.
А Фимет ответил ему:
— Нет, клянусь Афродитой, не зря там, в долине, сошлись наши с ахейцами. Невозможно осуждать бой за такую женщину! И непонятно, почему с таким терпением и упорством продолжается эта бесконечная распря. Поистине, красотою она подобна Бессмертным.
— Красавица, красавица… О, если бы эта красавица возвратилась в Элладу! — добавил Антенор. — Да поскорее… Смерть она несёт нам и детям нашим страшною своей красотой.
Меж тем Приам с улыбкой сказал царице:
— Иди ко мне, дитя моё, садись рядом. Отсюда особенно хорошо видно поле сражения. Увидишь всех: и своих и чужих, и кровных, и близких… Что бы там ни говорили, а передо мною ты — невиновна. Если уж кто виноват в этой бойне, так это Боги. Они наделили тебя сверхъестественной красотой. Они и пригнали сюда ахеян. Садись же и смотри.
Елена уселась рядом, и такое бесконечное горе было в её прекрасных очах, что Дарданион тут же стал расспрашивать её, указывая в сторону данайцев, об именах вождей. И Елена отвечала ему сквозь слёзы.
Они видели величавого Агамемнона, может быть, и не самого мощного воина среди ахейцев, но самого царственного.
— Ахейцы — славные бойцы… — вздохнул старик. — Помню, как я в молодые годы, был во фригийских виноградниках, видел и фригийские колесницы, богоравного Мигдона и Атрея с войском (отца этого Агамемнона). Их стан располагался вдоль берегов Сангария; там и я находился, их союзник — подумать только! Славное было время… Мы готовились к бою с амазонками (страшная битва!), хотя войск тогда сошлось, конечно, меньше, не то что сейчас…