Мемориал
Шрифт:
Они видели кудрявого Одиссея, который был ниже Агамемнона на целую голову, но зато шире в кости, и теперь прохаживался перед войском, словно пышнорунный овен — могучий вожак овечьего стада.
И тут Антенор вспомнил, как приезжало в Трою дружественное ахейское посольство (странно и вспоминать-то об этом!) и величественный Менелай был во главе его. Одиссей по сравнению с ним каким-то бирюком казался. Но стоило ему рот открыть — и голос раздавался как гром, и речи вились, точно вьюга. Никто с ним не мог тягаться в спорах и хитростях, да и сейчас, поди, не может.
А вот огромный Аякс Теламонид, а вот — Идоменей-критянин — частый гость в микенском дворце. Нескончаемая череда сказочно могучих вождей…
…На каменной лестнице раздался быстрый шорох шагов. Елена, у которой слух был острее, чем у стариков, обернулась к выходу, за ней глянули туда и собеседники, и вот явился вестник-Идей, легковооружённый, стремительный, как бы летящий. А в руках его горела блестящая чаша и золотые кубки; отсветы их играли в его радостных глазах.
— Что случилось?!
— Радуйся, царь! — воскликнул Идей, порывисто дыша и подходя к Приаму. — Троянцы и данаи приглашают тебя для принесения жертв.
— Не понимаю! Для каких жертв? Почему сражение прекратилось?
— Да оно и начаться не успело! Едва только войска начали сходиться, Гектор и Александр перемолвились, и Гектор остановил битву. Он крикнул данайцам, и они договорились, чтобы Александр и Менелай сразились один на один. Кто победит — тому достанется Елена и богатый выкуп.
— Не знаю, верить ли тебе… Столько людей останутся живы и невредимы! А я-то зачем понадобился?
— Тебя знают и те и другие вожди. Ты должен быть свидетелем принесения клятв. Уже готовят животных.
Старик поднялся. Глубокая тревога отемнила его лицо, левая рука бессознательно сжимала и разжимала полу плаща.
— Колесницу! — бросил он дежурному, и, уставив невидящий взгляд прямо перед собой, пошёл к выходу на каменную лестницу.
Шурша плащами и сандалиями, все, словно стая птичья, снялись и устремились Приаму вослед. Перестук шагов уходил, уходил вниз, и там, внизу, раздался топот подков, храп коней, грохот колесниц. Минута, другая, третья — и шум стал удаляться из Крепости.
Елена осталась одна.
В ослепительной белой накидке, в спасающей от солнца пелене, потоками струящейся с головы до пят, она стояла посреди площадки, сплочённой из огромных каменных плит, округлых, плоских, истёртых. Она стояла, точно идол прекрасной богини, выточенный из белого мрамора, с очами из сапфира.
И в этот миг она была настолько одинока, словно прозрачный купол накрыл Башню и отделил Елену и верхнюю площадку с опрокинутыми сиденьями, пурпурным покрывалом, брошенными подушками, от всей долины, от мира, от времени.
Елена стояла лицом к лицу со Вселенной и они вглядывались друг в друга.
— Неужели это я? — думала царица. — Неужели из-за меня — вся эта суета, гул, гром, отдалённый ропот войска? И тут, в долине, решается моя судьба?
И тут душа как бы выступила из неё. Она взглянула со стороны на себя, на каменный пол с опрокинутыми сиденьями и подушками, но всё это казалось каким-то ненужным, и даже на свою красоту она смотрела чуждо и равнодушно.
Вдруг она почувствовала движение — снизу кто-то рвался в невидимый купол — и ворвался: это её служанки и женщины Трои взошли на Башню. Нехотя Елена стала приходить в себя и, наконец, против воли — вернулась; прозрачная стена исчезла, Вселенная отвела звёздный поблескивающий взгляд, вновь возвратилось время, звук и пространство, и домашний запах Трои, и солнечный жар, и ощущение своего тела.
О чём-то её спрашивали, но царица не слушала и не отвечала. Она смотрела на поле боя с таким напряжённым вниманием, что все невольно обратились туда. Говор умолк.
Своими зоркими, словно у орлицы, очами, Елена видела, как меж двух отсвечивающих бронзой громад войска, едет царская колесница, лёгкая, блещущая золотом, крепкая, точно лук.
Вместе с Приамом стоял Антенор. И пока они ехали, войска безмолвно провожали их взглядами от Скейских ворот.
Колесницы остановились.
Приам со спутником сошли на землю.
Елена видела, как Агамемнон и Одиссей выступили навстречу к ним.
Приам указал на колесницу, ахейские вожди глянули в неё и о чём-то заговорили с троянцами. Елена догадалась, что в колеснице — жертвенные животные и священная утварь для жертвоприношения. Тут с обеих сторон подошли люди: цари, вожди, вестники — все сбились вместе, и сложно стало разглядеть что-нибудь, лишь изредка Елена выхватывала и понимала часть происходящего.
Сверкала большая чаша, кубки. Это, видимо, смешивали вино, возливали воду на руки вождям. В руках Агамемнона плеснул золотой огонь — его меч; царь наклонился, отрезая пряди руна у чёрной и белой овец; его опять загородили — очевидно, частицы прядей раздавались участникам церемонии.
Агамемнон поднял руки, возвышаясь среди спутников, словно скала. О чём он молится? И кому? Наверное — всемогущему Зевсу, зовёт его в свидетели клятв и грозит карой нарушителю договора…
Опять царь вынул меч из ножен: все невольно отпрянули. Двумя точными движениями — сначала одному, потом другому — Агамемнон перерезал глотки овцам, животные бились на земле в смертных судорогах.
Стали кубками черпать вино из чаши, возливать на землю в жертву богам.
Войска смотрели на всё это в глубоком молчании. Приам что-то говорил — и своим, и чужим. И все тревожно слушали его призыв.
Заколотых животных положили в колесницу. Приам и Антенор взошли на неё. Щёлкнул бич, и кони устремились обратно, в сторону Кремля.
Воины следили за ними, пока старцы не доехали до тяжких илионских ворот.
А потом Гектор и Одиссей перебросились парой слов (удивительно смотрелись они — связанные спокойной беседой!). Стали измерять площадку шагами: открылось небольшое поле; посреди него стояли Гектор Приамид и Одиссей. Гектор протянул свой хвостатый шлем, Одиссей что-то положил туда, и троянец начал встряхивать тяжёлую бронзу.