Мемориал
Шрифт:
— В чём дело? — мрачно спросил хозяин дома.
— Августу, похоже, кошмарный сон приснился, — предположила Виола, глядя на меня, как пролетарий на буржуя.
— Дурдом, — мрачно произнёс Бэзил. — Дурдом на выезде. Ночной сон безнадёжно испорчен. Пойду выпью пару рюмок коньяку, если это поможет, конечно. Чёрт знает, что такое! — и он хлопнул дверью.
Ирэна молча выпросталась из-под одеяла, подняла меня, посадила на кровать, сама забралась обратно и приказала:
— Ну, выкладывай, что видел.
Я как мог, рассказал ей про Яр-Коломана, Пояс власти и великих князей.
— Всё ясно, — сухо сказала Виола. — Это он Марка наслушался. И как мы его, дурака, допустили до этого?
— Погоди. Тут дело сложнее. Тут разобраться надо.
И я почувствовал на себе взгляд, от которого стало как-то нехорошо, как будто меня поставили в рентгеновский аппарат.
Ирэна опять выпросталась, поставила меня по стойке «смирно», и к удивлению моему принялась водить вокруг меня ладонями, не прикасаясь. Поводив несколько секунд, она остановилась. Лицо её сильно изменилось при этом: глаза расширились, на лбу выступил пот, и она, кажется, слегка побледнела.
— Не может быть, — пробормотала она. — Не может этого быть! — и опять продолжила свои пассы, периодически бормоча, — Да ведь не может этого быть!
— Ты о чём? Что с ним?
— Невероятно. Я сейчас просто с ума свихнусь.
— Да что такое?
— У него нет внешней оболочки.
— Как это?
— Да так. Просто-напросто нет. Вообще нет.
— Да хватит мне тут заливать! Этого не может быть. Это бывает только у покойников.
— Попробуй сама.
Виола встала на коленки в постели и тоже закрутила руками, но недолго. Секунд через десять у неё желание крутить пропало, глаза почему-то полезли на лоб, ноги подкосились, и она произнесла внезапно осипшим голосом, изумлённо и с оттенком непонятной радости натуралиста-первооткрывателя:
— Зомби… Ну, ёлы-палы!.. Ну ты, Виткевич, даёшь…
— Ложись-ка в кровать, — приказала мне Ирэна.
Виола покосилась на меня и слегка отодвинулась:
— Боязно как-то… Кто этих зомби знает…
Ирэна хмыкнула в ответ:
— Что-то юмор у тебя больно чёрный. Полезай, говорю!
Залез я под одеяло… Справа от меня возвышалась Виола, слева — Ирэна. Полежав с минуту, я постепенно перестал дрожать, (не то чтобы совсем, но, по крайней мере, зубы стучать перестали), и прохрипел:
— Что со мною?
Ирэна поглядела на меня с материнским сожалением.
— Видишь ли, Август, дружище… Как бы тебе это доступнее объяснить?.. Ну, в общем, у всех нормальных людей вокруг тела есть некая невидимая оболочка, астральная шкура, так сказать. Это вещь чрезвычайно необходимая. Она защищает человека от невидимой духовной энергии, прежде всего — отрицательной энергии, которой наполнен мир. Если человеку эту шкуру пробить, он начинает болеть, может даже умереть иногда. В народе такое явление называют сглазом.
— Так меня, выходит, сглазили?
— Нет, Август, ты не понимаешь. Сглаз — это дырка в астральной оболочке. Её, в принципе, можно залатать; она и сама может затянуться. Но у тебя не прорыв этой невидимой кожи. У тебя вообще её нет. То есть ты плаваешь в космической энергии, во всей этой духовной жиже без всякой защиты. Это означает почти мгновенную смерть; и чего я никак понять не могу — почему ты до сих пор жив. Нет, тут не внешнее враждебное влияние, тут как будто взрыв какой-то изнутри.
— Взрыв? — пролепетал я, и вспомнил чёрно-зелёный шар.
— Так… А ну давай колись! — сурово сказала Ирэн.
Тут я выложил им всё — про фаустовы реторты, про Елену, про выстрел у егорьевского собора, про чёрно-зелёный взрыв и про Гермеса.
— Да-а… — констатировала Виола. — Ну и мерзавец, прости Господи. Мало того, что он с ума спрыгнул, он ещё и нас хотел провести.
— Я же тебя предупреждала! — с надрывом и болью говорила мне Ирэн. — Разве можно лезть в духовный мир с чёрного хода, заниматься всем этим колдовством? Колдовство вообще — грех, а колдовство без подготовки и самозащиты — это просто дурь.
— А вам можно? — встрял я.
— И нам нельзя. Но мы-то хоть это понимаем. Мы хоть и грешим иногда, но с опаской и против воли. Мы-то люди крещёные. А ты мотаешься по космосу как… сам знаешь что в проруби. Вот и результат.
— Что же теперь делать? — прошептал я.
Ирэн тяжко вздохнула.
— Поворачивайся на бок. Сосредоточься, Виола. Я попробую обработать ему голову, сердце и лёгкие. А ты возьмёшь позвоночный столб, печень и почки. Надо хоть какую-то оболочку ему создать, хоть слабенькую, хотя бы над основными жизненными центрами.
— Я не смогу… — заныла Виола с каким-то детским испугом. — Нет, я не смогу!
— Слушай, прекрати это. Соберись. Нельзя же его так оставлять, помрёт ведь. А одной мне не справиться. Ну что, берёмся?
Пыхтя от напряжения, они наставили на меня ладони и начали водить ими так, что у меня в голове закружилось. Минут через пятнадцать Виола не выдержала:
— Я уже больше не могу! Я устала…
— Помалкивай! Надо хоть немного закрепить. Всё ползёт, чувствуешь?
— Ничего я не чувствую! — ныла Виола. — Я устала! Не могу, умру сейчас!
Ирэн вскипела.
— Знаешь что?! Видишь в углу прадедушкина трость с чугунным набалдашником? Возьми её и тресни набалдашником пану Виткевичу по балде.
— Ты что?
— А ты что? Проломить ему голову боишься, а без помощи оставить не боишься? Подбери сопли, сосредоточься и выкладывайся давай. Потерпишь минут пятнадцать, не помрёшь. Зато Виткевича спасём. Ну, приналяжем? Ещё немного осталось.
Тут чего-то начало меня покалывать, жечь слегка, но не больно, а даже скорее — приятно. И с неудержимой силой захотелось мне спать. За окошком затеплилось розовое зарево восхода, а у меня в голове начался туман, как вечером, и в этом кружении, лёгкой мгле, начало мне чудиться и казаться.