Мемуары белого медведя
Шрифт:
— Все на немецком?!
— Да, а что тут такого необычного?
— Я не смогу их прочесть. Мне еще только предстоит выучить немецкий.
— В этом нет нужды. Язык, на котором вы говорите сейчас, и есть немецкий.
— Говорить я могу, это в моей природе. А вот читать и писать…
— Тогда пойдемте вон к той полке. У нас большой выбор учебников немецкого языка. Вам с английскими пояснениями?
— Нет, с русскими. Или с северно-полярными.
— Кажется, у меня как раз есть пособие на русском языке.
Учебник немецкого стоил дешевле большой упаковки лосося, но, к сожалению, был менее удобоваримым. Автор рассказывал о глаголах, существительных,
Главной героиней рассказа была мышь. Она работала певицей, ее публикой был народ. В словарике я нашла немецкий перевод слова «народ».
Когда-то я была убеждена, что этим словом обозначается публика в цирке. Позже, на многочисленных конференциях и собраниях, я выяснила, что заблуждалась, но подыскать более точное определение слову «народ» так и не смогла, впрочем, это нисколько мне не мешало.
Пока мышь пела, народ одаривал ее вниманием. Никто не дразнил ее, никто не хихикал, никто не мешал концерту мышиной возней. Так же вела себя моя публика… Сердце забилось сильнее, стоило мне вспомнить о цирке. Каждый из моих зрителей мог ходить на двух ногах и ездить на трех колесах. Тем не менее они взирали на меня с таким восторгом, будто я демонстрировала чудо. А под конец великодушно аплодировали мне. Почему, спрашивается?
Когда я снова заявилась в книжный магазин, продавец тотчас подбежал ко мне, сухо кашлянул и спросил, помогли мне учебник немецкого.
— Грамматику я не поняла, но рассказ в конце мне понравился. История певицы-мыши по имени Жозефина.
Мой ответ рассмешил его.
— Если вы поняли эту историю, грамматические разъяснения вам ни к чему.
Продавец снял с полки другой томик и протянул мне.
— Эту книгу написал автор истории о Жозефине. В числе прочего у него есть рассказы, написанные от имени животных.
Наши взгляды встретились. Продавец, похоже, понял, что ляпнул бестактность, и добавил второпях: — Я считаю, эти рассказы ценны как литература, а вовсе не потому, что они написаны от лица меньшинств. Собственно говоря, их основные персонажи — это не животные. В процессе, когда животное превращается в неживотное или человек в нечеловека, у него пропадает память. Именно эта потеря памяти и является в рассказах самым существенным.
Много гарнира на тарелке и полное отсутствие мяса — вот какие ассоциации вызвали у меня разглагольствования продавца. Мне было не уследить за ходом его мысли, но он, кажется, не замечал этого. Я опустила взгляд и сделала вид, будто размышляю о новой книге. Постояв так, я решила полюбопытствовать:
— А как вас зовут?
Человек был удивлен моим вопросом.
— О, простите! Я Фридрих.
Он не спросил, как зовут меня.
Я открыла книгу, как ломают каравай, — на середине. С моими длинными когтями невозможно перелистывать страницы аккуратно. Раньше я пыталась стричь когти, но теряла при этом много кро-ви. Теперь я просто отращиваю их. С книжной страницы мне в глаза бросился заголовок со словом «собака». Откровенно говоря, я всю жизнь терпеть не могла собак, этих коварных и трусливых существ, которые приближались ко мне сзади, безобидно семеня, и при первом удобном случае впивались зубами мне в ноги. Я бы и дальше сторонилась собак, если бы их единоплеменницу
— Возможно, эта история увлечет вас больше, чем та, что о собаке, — произнес он с видом школьного учителя, счастливого, что приохотил учеников к чтению.
Я купила сборник рассказов и первым прочла «Доклад для академии». Вынуждена признаться, что нашла эту обезьянью историю интересной. Но интерес может иметь разные источники и возникать в том числе на почве ярости. Чем дальше я читала, тем более неконтролируемой становилась моя ярость, и я не могла прекратить читать. Обезьяна была существом тропической природы, и уже по одной этой причине обезьянья литература не особенно шла мне на пользу. Желание быть человеком и рассказывать о собственном вочеловечении показалось мне слишком тщеславным, слишком обезьяньим. Я представила себе обезьяну, которая подражает человеку, и у меня сразу же зачесалась спина, да так невыносимо, будто блохи в моей шкуре заплясали твист. Обезьяна-рассказчик, очевидно, считала, что написала историю успеха. А я вот уверена, что хождение на двух ногах — никакой не успех.
Мне стало дурно, когда я вспомнила, как тренировалась ходить на двух ногах. Я не только научилась этому, но и написала о своем обучении, и это было опубликовано. Вероятно, читатели решили, что своим по-обезьяньи чванливым отчетом о личном опыте я пытаюсь поддержать теорию эволюции. Прочти я обезьяний доклад раньше, написала бы автобиографию совсем иначе.
На другой день меня навестил Вольфганг. Я тут же рассказала ему об обезьяне, потому что ее история занимала мои мысли. Вольфганг изменился в лице и с негодованием воскликнул:
— На чтение чужих книг у тебя время есть, а на собственную работу нет? Пойми, наконец, если автор все время читает, то он не автор, а лентяй. Чтение крадет у тебя часы, которые ты могла бы посвятить письму.
— Чтение помогает мне учить немецкий. Я пишу по-немецки, и это экономит время. Перевод больше не нужен.
— Нет, так не пойдет! Пиши на родном языке. Ты должна излить душу, а это можно сделать только естественным образом!
— Что такое родной язык?
— Язык твоей матери.
— Я никогда не разговаривала со своей матерью.
— Мать есть мать, даже если ты никогда не говорила с ней.
— Не думаю, что моя мать говорила по-русски.
— Твоей матерью был Иван. Ты забыла? Времена матерей-женщин прошли!
Я пришла в смятение, потому что от Вольфганга не пахло ложью, то есть он верил в то, в чем убеждал меня, но я не могла согласиться с ним. Разумеется, это его начальник придумал навязать мне русский язык, чтобы переводчик мог добавить в мой текст нужные политические акценты. Пчелы превращают цветочный нектар в мед. Нектар сладок сам по себе, приторно-сладким медом он становится только благодаря процессам брожения, которые запускаются под действием отвратительной жидкости, выделяемой железами данных насекомых. (Кстати, этими знаниями я обязана конференции «Будущее пчеловодства».) Вольфганг и его друзья хотят подмешать жидкости из своих желез в мою автобиографию и сделать из нее нечто совсем другое, чем было у меня. Чтобы избежать этой опасности, я должна писать сразу на немецком. Заголовок на этот раз я придумаю сама.