Мемуары белого медведя
Шрифт:
В тот же день я собралась вынести мусор, вышла из квартиры и зашагала вниз по ступенькам. Когда я шла мимо двери домоуправши, та выглянула на лестничную площадку и осведомилась, как у меня дела. В ее вопросе мне почудился подвох.
— Вот, зовут на работу в Сибирь, — ответила я гордо и рассказала о почетном приглашении.
Управдом страдальчески поморщилась.
— Проект посвящен выращиванию апельсинов в холодных условиях, — добавила я для пущей ясности.
Моя собеседница едва не взвыла. Она крепко прижала свою сумку к груди и торопливо простилась со мной, сославшись на неотложные дела.
Я с наивным оптимизмом верила в то, что в Сибири могут расти апельсины. Выращивают же в Израиле киви и помидоры, а там ведь пустыня. Так почему бы не быть апельсинам в Сибири? И потом, я
С того дня управдом избегала меня. Каждый раз, когда я выходила из квартиры, она быстро покидала лестничную клетку, где стояла до этого, и пряталась за своей дверью. Выбегая на улицу, я регулярно замечала, что управдом наблюдает за мной из-за занавесок. Однажды, когда я постучалась к ней с каким-то вопросом, она притворилась, что ее нет дома.
Мои уши зарастали плесенью, потому что со мной никто не разговаривал. Язык существует не только для бесед, его еще можно использовать для приема пищи. А вот уши даны нам лишь для того, чтобы различать голоса и звуки. Мои уши слышали исключительно трамвайный лязг и ржавели, как колеи заброшенной железной дороги. Тоскуя по людским голосам, я решила обзавестись радиоприемником и отправилась в магазин электротоваров, но продавец объяснил мне, что в настоящее время все приемники в стране раскуплены. Это известие скорее обрадовало меня, чем огорчило. Даже если бы я приобрела радиоприемник, он оказался бы настолько плохого качества, что его звук едва ли можно было бы отличить от трамвайного грохота. По пути домой я заглянула в канцтовары, чтобы купить почтовой бумаги, и рассказала тамошнему продавцу о проекте «Апельсины в Сибири». Он отреагировал на мои слова точно так же, как управдом:
— Очень вам сочувствую. Надо что-то придумать.
Я догадалась, что мое будущее все-таки в опасности. Войдя в подъезд, я стала подниматься к себе, но тут из своей квартиры выскользнула управдом и молча протянула мне листок с именем и адресом неизвестного мне человека. Я сообразила, что он может спасти меня, но не стала спешить к нему. Минула неделя, а я так ничего и не предприняла.
На восьмой день пыхтящий почтальон с разрумяненными щеками вручил мне заказное письмо — приглашение на международную конференцию в Западном Берлине, написанное в сухом и холодном тоне. Тем сильнее меня удивила приписка, что за мое участие в конференции организатор заплатит гонорар в размере десяти тысяч долларов. «Я что-то не так поняла», — подумала я и перечитала письмо. Слова «десять тысяч долларов» и «Западный Берлин» были выведены в нем черным по белому. С какой стати мне отстегнут столько денег? И почему вознаграждение будет переведено на счет союза писателей моей страны, а не выдано мне? В конце концов до меня дошло: если бы не этот выкуп, не видать бы мне разрешения на выезд. Не прошло и двух недель, а в моем распоряжении уже имелись все нужные документы, в том числе билет на самолет Москва — Берлин-Шёнефельд.
Багажа у меня почти не было, поездка обещала быть короткой. В самолете стоял запах плавящейся пластмассы, а сидение на одном месте угнетало меня, потому что кресло оказалось очень тесным. Самолет приземлился в аэропорту Берлин-Шёнефельд. Там меня встретили полицейские, по-видимому специально дожидавшиеся меня. Мы вместе забрались в грузовик, и тот довез нас до вокзала, где меня посадили в элегантный поезд до Западного Берлина. Когда явился пограничник, я показала ему все документы, которые взяла с собой. Поезд был странно безлюдным, по ту сторону толстого оконного стекла пролетали пустынные ландшафты. Внезапно в мой лоб врезалась муха — впрочем, нет, то была не муха, а мысль: «Я еду в эмиграцию!» Только тут я начала догадываться, что со мной происходит. Кто-то организовал мне этот побег, чтобы спасти от неизвестной мне угрозы. Перед моими глазами возникли очки в красной пластиковой оправе. Они сидели на переносице девушки лет двадцати. Та о чем-то спросила меня, и я ответила по-русски:
— Не понимаю.
Тогда девушка в очках поинтересовалась на ломаном русском:
— Вы русская?
Разумеется, я не была русской, но как я могла рассказать ей про свой жизненный путь? Пока я подыскивала слова, она затараторила:
— Ага, так вы принадлежите к этническому меньшинству? Я писала работу о правах этнических меньшинств и впервые в жизни получила хорошую отметку. Это было незабываемо. Да здравствуют меньшинства!
Она уселась рядом со мной, а я все продолжала обдумывать ее вопрос. Был ли мой род этническим меньшинством? Возможно, мы не столь многочисленны, как русские, по крайней мере в городах, но далеко на Севере живет гораздо больше наших, чем русских.
— Меньшинства чудесны! — возбужденно вскричала девушка. — А куда вы направляетесь? А у вас есть друзья в Западном Берлине?
Я промолчала, не желая отвечать на типично шпионские вопросы.
Платаны, которые еще недавно так энергично бежали за окном поезда, вдруг зашатались, будто дряхлые старики на костылях. Поезд вполз в нечто напоминающее своим видом огромный собор, лязгнул и остановился.
Внутри вокзал был похож на огромный цирковой шатер. На высоких столбах сидели голуби и ворковали. Я знала, что голуби появляются из шляпы фокусника. Мимо меня протопал железный осел, который нес на спине гору чемоданов. На мигающей волшебной доске вспыхивали объявления о новых цирковых номерах. Откуда-то появилась пестро одетая женщина в юбке выше колен. Микрофон представлял звезд публике. Позади меня кто-то свистнул, и из толпы показалась собака в человеческой одежде. На прилавке лежали груды кусков сахара — классического вознаграждения для артистов.
К моему носу, который растерянно блуждал в воздухе, прижался букет цветов, источающий аромат нектара. Сквозь цветы до меня донеслись приветственные слова:
— Добро пожаловать!
Затем я увидела несколько рук: пухлая рука, костлявая рука, тонкая рука, рука, рука, рука, рука, рука. Протянув лапу, точно политик, я с важным видом пожимала эти руки.
Мне никогда прежде не дарили столь шикарных букетов. За что, собственно, мне преподнесли его сегодня? Я ведь не продемонстрировала никаких выдающихся способностей. Разве эмиграция была танцем на канате, за удачное исполнение которого меня следовало поощрить? Да, отыграть этот номер без репетиций и страховки оказалось непросто, и все же он не потребовал от меня большого труда. Женщина с выкрашенными в рыжий цвет волосами, которая вручила мне цветы, вероятно, хотела о чем-то спросить, потому что ее губы шевелились, как если бы она говорила, однако из ее рта не доносилось ни звука. Ко мне приблизился аппетитно пухленький, точно младенец, молодой человек и воскликнул:
— Добрый день! К сожалению, я единственный, кто говорит по-русски. Меня зовут Вольфганг. Рад познакомиться.
Рядом с ним стоял потный мужчина, держащий в левой руке увесистую дорожную сумку, а в правой — знамя с надписью: «Гражданская инициатива „ХАОС: Хватит Авторов Отправлять в Сибирь!"» Все собравшиеся были в идеально отглаженных джинсах и начищенных кожаных туфлях (я предположила, что участникам этой инициативы предписывалось носить такую униформу).
Люди перешептывались, а я не понимала ни слова. Вскоре простился один, ушел второй, третий, толпа постепенно редела, и вот уже возле меня остался один Вольфганг.
— Ну, идемте.
Мы вышли из вокзала, и по обеим сторонам дороги я увидела множество зданий. Они были разной высоты, но гораздо ниже московских. Некоторые дома напомнили мне изысканно украшенные торты. Проезжающие по дороге машины переливались на солнце, на их металлической поверхности я могла разглядеть свое отражение. Все мужчины и женщины в этом городе щеголяли в синих джинсах. Порыв ветра донес до моего носа запах подгорелого мяса млекопитающего, угля и сладковатых духов.
Вольфганг подвел меня к подъезду свежевыкрашенного дома и пригласил войти. — Ага, видимо, тут я и буду жить», — сообразила я. Едва мы переступили порог, я бросилась в кухню и распахнула холодильник. Внутри обнаружился сказочный холмистый ландшафт из упаковок розового лосося, нарезанного на бумажно тонкие полоски и запаянного в прозрачный полиэтилен. Я мигом схватила упаковку, разорвала ее и попробовала ломтик рыбы. На вкус он был неплох, но отдавал дымом. Наверно, рыбак во время ловли слишком много курил. Я уминала кусок за куском, и вскоре дымный привкус начал мне нравиться. Вольфганг осмотрелся и произнес: