Мемуары. Избранные главы. Книга 2

де Сен-Симон Анри

Личным секретарем у него был некто Венье, которого он взял из аббатства Сен-Жер-мен-де-Пре, где тот был послушником, и который в продолжение двадцати лет вел его дела с большим умом и пониманием. Он быстро уразумел характер кардинала и обеспечил себе прочное положение, говоря только то, что тому нравилось. Как-то утром он был у кардинала и тот потребовал что-то, чего не оказалось под рукой. Кардинал принялся ругаться, богохульствовать, клясть своих служащих, крича, что, раз их недостаточно, он возьмет еще двадцать, тридцать, пятьдесят, сто, короче, поднял неимоверный шум. Венье спокойно слушал; тогда кардинал обратился к нему, спрашивая, разве не ужасно, что ему так скверно служат за те деньги, которые он платит, тут же снова вышел из себя и потребовал ответа на свой вопрос. «Монсеньер, — отвечал Венье, — возьмите еще одного-единственного чиновника и поручите ему единственную обязанность — ругаться и бушевать за вас. Тогда все пойдет на лад: у вас появится много лишнего времени, и вы увидите, что вам хорошо служат». Кардинал расхохотался и утихомирился.

Ужинал он всегда один, и весь его ужин состоял из цыпленка. Однажды по небрежности слуги забыли подать ему цыпленка. Дюбуа уже собирался ложиться и тут вспомнил про него, стал звонить, кричать, поносить своих людей, а те, сбежавшись

к нему, невозмутимо слушали. А он все яростней вопил, где его цыпленок и почему ему так поздно не дают ужинать. И тут, к его удивлению, слуги ему спокойно отвечают, что цыпленка он уже съел, но если ему угодно, то сейчас посадят на вертел еще одного. «Как?! — изумился он. — Я уже съел цыпленка?» Дерзкие и хладнокровные уверения слуг наконец убедили его, а потом люди насмехались над ним. На этом я остановился потому, что, повторю снова, таких случаев можно набрать на целый том. Но и этого вполне достаточно, чтобы показать, что это был за чудовищный субъект; когда он умер, облегчение испытали поистине все — и великие, и малые, и вся Европа, и даже его брат, с которым он обращался, точно с негром.

Однако самое большое облегчение испытал герцог Орлеанский. Он уже давно втайне стенал под гнетом жестокого владычества Дюбуа и цепей, в которые тот заковал его. Он уже не только не мог отдавать распоряжения или что-то решать, но даже испрашивал дозволения кардинала, когда чего-то желал, неважно, будь это серьезная вещь или пустяк; во всем ему приходилось подчиняться воле кардинала, и тот приходил в ярость, упрекал и осыпал его ругательствами, словно обычного просителя, если герцог начинал слишком упрямиться. Несчастный герцог чувствовал собственную беспомощность и понимал, что она означает закат его власти и всемогущество кардинала. Он боялся Дюбуа, не переносил его, умирал от желания избавиться от него, и для этого были тысячи возможностей, но герцог Орлеанский не решался, не знал, как ими воспользоваться; к тому же он был ото всех отгорожен, за ним все время шпионили, рядом с ним не было никого, кому можно было бы вполне довериться, а кардинал, прекрасно осведомленный обо всем, удваивал усилия, дабы удержать с помощью страха то, что захватил благодаря своим ухищрениям, поскольку удержать иным способом не надеялся.

После того как кардинал Дюбуа умер, герцог Орлеанский возвратился в Медон и сообщил эту новость королю, который сей же час попросил его взять на себя ведение всех дел, назначил первым министром, а на следующий день принял от него присягу; спешно составленный патент был сразу же утвержден парламентом. Это мгновенное назначение, которое герцог Орлеанский ничуть не подготавливал, было вызвано опасениями епископа Фрежюсского [201] опять получить какого-нибудь сумасбродного первого министра. Как уже упоминалось, король любил герцога Орлеанского за почтительность, которую тот ему выказывал, за то, в какой манере герцог занимался с ним делами, за то, что, не боясь быть пойманным на слове, он оставлял за ним право выбора среди предложенных им лиц, кого одарить милостью, и еще за то, что герцог назначал часы работы так, чтобы не мешать его развлечениям. Как бы ни старался кардинал Дюбуа, к каким бы хитростям ни прибегал, чтобы очаровать и приручить короля, ничего у него не получалось, и вовсе не надо было острого зрения, чтобы увидеть, какое сильное отвращение чувствует к нему король. Кардинал был в отчаянии и лез из кожи, чтобы добиться своего. Но, кроме неестественного поведения и свойственных ему крайне неприятных манер, что отнюдь не помогало ему в стараниях понравиться, у него в окружении короля были два врага, весьма старавшихся удалить его от юного монарха: маршал де Вильруа, покуда он был там, и второй, куда более опасный, епископ Фрежюсский, который ненавидел кардинала из честолюбия и твердо решил низвергнуть его, если герцог Орлеанский не сделает этого, поскольку не мог вытерпеть, чтобы такой сумасброд первенствовал, а уж тем паче возвышался над ним; поэтому он изо дня в день не упускал случая опорочить его перед королем и все более усиливался сам.

201

Флери Андре Эркюль (1653–1743), аббат, затем с 1726 г. — кардинал, епископ Фрежюса с 1698 по 1715 г., с 1715 г. — воспитатель Людовика XV.

29. 1723. Герцог де Лозен

Герцог де Лозен скончался 19 ноября в возрасте девяноста с половиной лет. Душевная дружба сестер, на которых мы были женаты, постоянное наше пребывание при дворе, причем при поездках в Марли нам четверым отводили отдельный павильон, — все это сблизило меня с ним, а после смерти короля мы почти ежедневно виделись и обедали то у меня, то у него. То был человек настолько необыкновенный и во всех отношениях неповторимый, что Лабрюйер имел все основания написать про него в своих «Характерах», [202] что жизнь, которую он прожил, никому не может и присниться. Тому, кто близко знал его, даже в старости, эти слова кажутся более чем справедливыми. Это и побуждает меня рассказать о нем.

202

В конце главы «О дворе» Лабрюйер характеризует некоего Стратона, которого современники без труда отождествили с Лозеном.

Он происходил из рода де Комонов, старшей в котором всегда считалась ветвь герцогов де Лафорсов, хотя де Лозены были не прочь оспорить это. Мать г-на де Лозена была дочерью герцога де Лафорса, брата второго маршала и герцога де Лафорса, [203] а также супруги маршала де Тюренна, [204] но дочерью от второго брака. Граф де Лозен, отец герцога, был капитан сотни дворян-алебардщиков, телохранителей короля, умер в 1660 году, и у него было пять сыновей и четыре дочери. Старший умер совсем молодым, второй ничем не отличился, прожил у себя в провинции до 1677 года и остался холостяком, третьим был Пюигильен, ставший впоследствии герцогом де Лозеном, герой моего повествования; четвертый изнывал в безвестности капитаном галеры и умер холостым в 1692 году; последний шевалье де Лозен недолго служил в тяжелой кавалерии, перешел вместе с принцами де Конти в Венгрию, некоторое время подвизался на службе у императора в чине генерала, однако вскоре ему там надоело, и после довольно длительной ссылки он вернулся в Париж; он являл собой тип своеобразного философа, был нелюдим, хмур, тяжел в общении, обладал умом и познаниями, часто ссорился со своим братом, который давал ему на жизнь, причем нередко снисходя к ходатайствам герцогини де Лозен; умер он холостым в Париже в 1707 году, шестидесяти лет от роду.

203

Отец Шарлотты де Комон Лафорс (1606–1688), Анри-Номпар де Гомон, герцог де Лафорс (1582–1678), приходился младшим братом Арману-Номпару, герцогу де Лафорсу (ум. в 1675), маршалу с 1652 г.

204

Шарлотта де Комон вышла замуж за виконта де Тюренна в 1653 г.

Герцог де Лозен был невысок, белобрыс, для своего роста хорошо сложен, с лицом высокомерным, умным, внушающим почтение, однако лишенным приятности, о чем я слышал от людей его времени; был он крайне тщеславен, непостоянен, полон прихотей, всем завидовал, стремился всегда добиться своего, ничем никогда не был доволен, был крайне необразован, имел ум, не отшлифованный знаниями и изящными искусствами, характером обладал мрачным, грубым; имея крайне благородные манеры, был зол и коварен от природы, а еще более от завистливости и тщеславия, но при всем том бывал верным другом, когда хотел, что случалось редко, и добрым родственником; был скор на вражду, даже из-за пустяков, безжалостен к чужим недостаткам, любил выискивать их и ставить людей в смешное положение; исключительно храбрый и опасно дерзкий, он как придворный был наглым, язвительным и низкопоклонным, доходя в этом до лакейства, не стеснялся в достижении своих целей ни искательства, ни козней, ни интриг, ни подлостей, но при том был опасен для министров, при дворе всех остерегался, был жесток, и его остроумие никого не щадило. Младший сын гасконского дворянского рода, он прибыл ко двору очень юным, без гроша в кармане и назывался тогда маркизом де Пюигильеном. Приютил его маршал де Грамон, двоюродный брат его отца. В ту пору он занимал при дворе весьма высокое положение, пользовался доверием королевы-матери и Мазарини и имел полк гвардии, который должен был унаследовать граф де Гиш, его старший сын, бывший кумиром храбрецов и прекрасного пола и пребывавший в милости у короля и графини Суассон-ской, племянницы кардинала, которой король смотрел в рот и которая тогда царила при дворе.

Граф де Гиш ввел к ней маркиза де Пюигильена, и тот очень скоро стал любимцем короля, который дал ему только что сформированный собственный полк драгун, вскоре произвел в бригадные генералы и придумал для него должность генерал-полковника драгун.

Герцог Мазарини, в 1669 году уже удаленный от двора, хотел избавиться от должности фельд-цейхмейстера артиллерии; Пюигильен первым пронюхал об этом и попросил ее у короля, который пообещал, но велел несколько дней держать это в тайне. И вот настал день, когда король сказал, что сегодня объявит об этом. Пюигильен, имевший право входа наравне с камер-юнкерами, которое называется также правом большого входа, пришел подождать, когда король выйдет с заседания совета по финансам; он сидел в комнате, куда никто не входит, смежной с той, где были все придворные, и той, где проходил совет. Там находился Ниер, первый дежурный камер-лакей, который поинтересовался, по какому случаю маркиз сюда пришел. Пюигильен, уверенный в благополучном завершении своего дела, решил довериться лакею и, не таясь, выложил ему, чего он ждет. Ниер поздравил его, вытащил часы, глянул на них и сказал, что еще успеет исполнить одно срочное и не требующее большого времени поручение короля; тут же он стремглав кинулся по малой лестнице наверх, где размещалось ведомство Лувуа, трудившегося там весь день; в Сен-Жермене помещения были тесные и было их мало, так что министры и почти все придворные жили в своих домах в Париже. Ниер ворвался к Лувуа и сообщил ему, что, выйдя с совета по финансам, на котором Лувуа не присутствовал, король объявит Пюигильена фельдцейхмейстером, что тот сам сообщил ему это и сказал, где он оставил Пюигильена.

Лувуа ненавидел Пюигильена, бывшего в дружбе с его соперником Кольбером, и испугался, что этот надменный любимец короля получит должность, так тесно связанную с его военным ведомством, а поскольку он старался, как только мог, урезать функции и власть начальника артиллерии, то предвидел, что Пюигильен ни по своему нраву, ни по тому, что пользуется благосклонностью короля, этого не потерпит. Он расцеловал Ниера, поблагодарил его, велел немедленно возвратиться обратно, взял какие-то бумаги, чтобы иметь видимый повод войти к королю, спустился вниз и нашел в вышеупомянутой комнате Пюигильена и Ниера. Ниер, видя пришедшего Лувуа, изобразил удивление и сказал, что совет еще не кончился. «Неважно, — отвечал Лувуа. — Я должен войти, мне нужно кое-что срочно доложить королю» — и тут же вошел. Король, удивленный оттого, что видит его, спросил, что его сюда привело, поднялся и пошел навстречу. Лувуа отвел его в нишу окна и сказал, что ему стало известно, что его величество намерен объявить фельдцейхмейстером Пюигильена, который в соседней комнате ожидает окончания совета, и что, хотя его величество волен оказывать милости и назначать, кого хочет, он, Лувуа, считает своим долгом указать его величеству на то, насколько несовместимы они с Пюигильеном, на его капризы и высокомерие и на то, что он захочет все переделать и переменить в артиллерии; должность эта неразрывным образом связана с военным ведомством, и потому недопустимо, чтобы в артиллерии непрерывно осуществлялись всякие затеи и фантазии, тем паче при наличии явного разлада между фельдцейхмейстером и государственным секретарем, поскольку это приведет к тому, что при малейшем разногласии они будут докучать его величеству своими взаимными попреками и дрязгами, в которые его величеству придется постоянно вмешиваться.

Король был крайне раздосадован, видя, что его тайна стала известна как раз тому, от кого он прежде всего хотел ее скрыть; с самым серьезным видом он ответил Лувуа, что ничего еще не случилось, отпустил его и продолжил совет. Чуть позже, когда заседание кончилось, король вышел, дабы отправиться к мессе, увидел Пюигильена и прошел мимо, ничего ему не сказав. Пюигильен, крайне изумленный, ждал до конца дня, но, видя, что обещанное назначение не состоялось, при малом раздевании заговорил о том с королем. Король ответил, что пока это невозможно и вообще он поглядит; уклончивость ответа и сухой тон короля чрезвычайно встревожили Пюигильена. Он имел успех у дам, знал галантный- язык и, разыскав г-жу де Монтеспан, поведал ей о своих тревогах, умоляя положить им конец. Та наобещала с три короба и много дней повторяла свои обещания.