Мемуары. Избранные главы. Книга 2

де Сен-Симон Анри

В пятницу 11 июня он поехал из Версаля в Сен-Сир, осмотрел все заведение и посетил классы, где занимались воспитанницы. Принимали его с королевскими почестями. Захотел — он повидать и г-жу де Ментенон, которая, узнав о таковом проявлении его любопытства, улеглась в постель и задернула все шторы, кроме одной, оставленной наполовину приоткрытой. Царь вошел к ней в спальню, первым делом открыл все шторы на окнах, потом отдернул полог кровати и стал разглядывать г-жу де Ментенон, не говоря ей ни слова, равно как и она ему, после чего удалился, даже не подумав поклониться. Мне известно, что она была этим крайне поражена, а еще более оскорблена, но покойного короля уже не было на свете. В субботу 12 июня царь возвратился в Париж.

Во вторник 15 июня ранним утром он отправился в Париже к д'Антену. В тот день я занимался делами с герцогом Орлеанским и покончил с ними в полчаса; он был поражен и хотел меня задержать. Я сказал, что в любой другой день я почел бы за честь остаться у него, если бы не царь, который скоро уедет, а я так еще и не видел его; потому я еду посмотреть на него к д'Антену. В дом к нему не вошел никто, кроме приглашенных и ее светлости герцогини с дочерьми и несколькими дамами, тоже явившимися посмотреть на царя. Я прошел в сад, где прогуливался царь. Маршал де Тессе, издалека завидевший меня, подошел, намереваясь представить меня царю. Я попросил ни в коем случае не делать этого и в его присутствии вообще не обращать на меня внимания, так как мне хочется как следует рассмотреть его, обгонять, останавливаться и ждать,

когда он подойдет, короче, пялиться на него сколько душе угодно, чего я не смогу делать, ежели буду ему представлен. Я попросил маршала предупредить о том же д'Антена и, предприняв таковые предосторожности, в полной мере удовлетворил свое любопытство. Я нашел, что царь весьма живописен, но всюду и всегда держится словно хозяин. Царь ушел в кабинет, где д'Антен продемонстрировал ему всевозможные планы и разнообразные диковинки, о которых он задавал множество вопросов. Там я и увидел судорогу, о которой уже упоминал. Я поинтересовался у Тессе, часто ли она случается у него; он сказал, что по нескольку раз на дню, особенно если царь забывает ее сдерживать. Когда они вернулись в сад, д'Антен повел царя мимо окон нижних апартаментов и сообщил, что там находится ее светлость с дамами, которые очень хотят увидеть его. Царь ничего не сказал и позволил вести себя. Он шел весьма спокойно, повернув голову к окнам покоев, где все любопытствующие дамы вскочили на ноги и были уже наготове. Царь всех их оглядел, чуть кивнул всем одновременно, даже не повернувшись к ним лицом, и гордо прошествовал дальше. По тому, как он принимал других дам, думаю, он повел бы себя иначе, не будь среди них ее светлости, поскольку опасался, что придется отдавать ей визит. Он намеренно даже не спросил, кто из них она, и не поинтересовался фамилиями остальных дам. Я пробыл там около часу, не отдаляясь и вовсю разглядывая его. Под конец я увидел, что он обратил на меня внимание; это вынудило меня быть сдержанней из опасения, что он поинтересуется, кто я такой. Как только он вернулся в дом, я, уходя, прошел через залу, где уже был накрыт стол. Д'Антен, никогда не изменяющий себе, нашел способ получить очень похожий портрет царицы, который он и поставил в той зале на камин вместе со стихами в ее честь, что весьма польстило и понравилось царю. И он и его свита нашли портрет весьма похожим.

Король подарил ему два великолепных настенных ковра работы гобеленовой мануфактуры. Еще он хотел подарить прекрасную шпагу с бриллиантами, которую царь с извинениями отказался принять; со своей стороны царь роздал шестьдесят тысяч ливров королевским слугам, которые услужали ему, подарил д'Антену и маршалам д'Эстре и де Тессе по своему портрету, украшенному алмазами, а также по пять золотых и одиннадцать серебряных медалей, на которых изображены главнейшие деяния его жизни. Он послал дружеский привет Вертону и настоятельно просил регента прислать его к нему в качестве королевского поверенного в делах, что и было обещано.

В среду 16 июня он верхом присутствовал на смотре обеих полков гвардии — тяжелой кавалерии, легкой кавалерии и мушкетеров. Был только герцог Орлеанский; царь почти не смотрел на войска, каковые обратили на это внимание. Оттуда он отправился на поздний обед к герцогу де Тре-му, где~ сказал, что из-за сильной жары, пыли и огромного количества пеших и конных зевак он покинул смотр раньше, чем собирался. Обед был превосходный; царь узнал, что маркиза де Бетгон, присутствовавшая там среди любопытствующих, — дочь герцога де Трема, и пригласил ее за стол; она была единственной дамой среди множества обедавших вельмож. Посмотреть на царя пришло немало и других дам, и он, узнав, кто они, сказал им много любезных слов.

В четверг 17-го он второй раз ездил в обсерваторию и ужинал у маршала де Вилара.

В пятницу 18 июня регент ранним утром прибыл в особняк Лесдигьер, дабы попрощаться с царем. Некоторое время он пробыл с царем, третьим присутствовал князь Куракин. После этого визита царь отправился в Тюильри попрощаться с королем. Было договорено, что прощание пройдет без всякого церемониала. Невозможно выказать больше приязни, благожелательности и ласковости, нежели выказывал королю царь при каждой встрече; то же было и на следующий день, когда король приехал в особняк Лесдигьер пожелать царю доброго пути; это свидание тоже проходило без церемониала.

В воскресенье 20 июня царь отбыл и ночевал в Ливри, а оттуда поехал прямиком в Спа, где его ожидала царица; он не пожелал, чтобы его кто-нибудь провожал даже при выезде из Парижа. Его крайне поразила роскошь, которую он видел; ему очень по сердцу пришлись и король и Франция, и он с горечью сказал, что предвидит, что роскошь вскоре погубит Францию. Уезжал он, восхищенный оказанным ему приемом, всем, что увидел, свободой, какую ему предоставили, и с великим желанием установить тесный союз с королем, роковой преградой которому стали интересы Дюбуа и Англии, [193] о чем и тогда был, да и сейчас еще есть повод горько сожалеть.

193

Гийом Дюбуа, премьер-министр Франции, начиная с января 1716 г. стал выступать активным сторонником сближения с Англией, тем более что инициатива такого сближения исходила от самого Георга I. Авантюристические планы премьер-министра Альберони (1664–1752), задавшегося целью вернуть Испании уступленные Австрии на основании Утрехтского мирного договора итальянские провинции, и притязания Филиппа V на французскую корону вызвали серьезную обеспокоенность регента Филиппа Орлеанского. С июля 1715 г. Дюбуа начинает тайные переговоры со Стэром, а после интенсивной переписки со Стэнопом (март-апрель) встречается с ним 21 июля 1716 г. на переговорах в Гааге, чтобы 4 января 1717 г. увенчать свои дипломатические инициативы подписанием договора, предусматривающего создание тройственного союза Франции, Англии и Голландии против Испании. В 1718 г. к этому союзу, пафос которого заключался в подтверждении нерушимости условий Утрехтского мира, присоединилась Австрия.

Я еще не заканчиваю рассказ о сем всеобъемлющем и поистине великом царе; своеобычность и разнородность присущих ему талантов и благородных помыслов делают его государем, достойным высочайшего восхищения даже самых отдаленных потомков, невзирая на многие пороки, причиной которых являются варварское его происхождение, варварство его родины и полученного воспитания. Таково единодушное мнение, сложившееся о нем во Франции, которая взирала на него, как на чудо, и была очарована им.

Я достоверно знаю, что в один из первых дней царь встречался с герцогом Орлеанским и что, кроме того официального визита в Пале-Рояль, был еще один; герцог Орлеанский приехал за царем и увез его в своей карете; их беседа проходила в одном из кабинетов, третьим при ней присутствовал князь Куракин, и продолжалась она довольно долго. Не помню только, в какой день это было. Царь остался очень доволен маршалом де Тессе и слугами. Маршал был поставлен главой всех должностных лиц дворцового ведомства, которые служили царю. Многие значительные особы рвались быть представленными гостю. Но много было и таких, кто вовсе не стремился к этому. Не была ему представлена ни одна дама; принцы же крови даже не сделали ему визитов; он никак не проявил своего к ним отношения, разве что своим поведением, когда видел их у короля. Ему очень понравилась Франция, и он сказал, что со скорбью предвидит, как чрезмерная роскошь вскоре погубит ее. Его войска стояли в Польше и Мекленбурге, и эти последние крайне тревожили английского короля, который прибегнул к посредничеству императора и использовал все возможные средства, чтобы вынудить царя вывести их оттуда. Он настоятельно просил герцога Орлеанского постараться добиться от царя, когда тот будет во Франции, обещания об их выводе. Герцог Орлеанский пытался это сделать, но безуспешно. При всем том царь выразил горячее желание установить тесный союз с Францией. Ничто так не отвечало нашим торговым интересам, нашему влиянию на Севере, в Германии и в целой Европе. Царь Петр торговлей держал Англию за горло, а короля Георга — страхом за его германские владения. Голландию он весьма уважал, к императору же относился крайне сдержанно. Невозможно отрицать, что он играл огромную роль и в Азии, и в Европе, так что Франция весьма выиграла бы от тесного союза с ним. Он не любил императора, хотел постепенно вырвать нас из нашей зависимости от Англии; это ведь Англия вынудила нас проявить прямо-таки неприличную глухоту к его предложениям, и она длилась еще долго после его отъезда. Вотще говорил я на эту тему с регентом и приводил ему доводы, всю убедительность которых он прекрасно чувствовал, но ответить мне ничего не мог. В ту пору чары аббата Дюбуа, подкрепляемые к тому же д'Эффиа, де Канийаком и герцогом де Ноайлем, еще слишком тяготели над ним. Дюбуа мечтал о кардинальской шапке, но пока не смел признаться в этом герцогу Орлеанскому. Англия, на которую он возлагал все свои честолюбивые упования, помогла ему в его стремлении стать кем-то, использовав в качестве приманки его давнее знакомство со Стэнепом. Потому-то Дюбуа добился, чтобы его послали в Голландию встретиться со Стэнепом, когда тот будет там проездом, а потом в Ганновер; в конце концов он заключил небезызвестные договоры и сделался благодаря этому государственным советником, а затем пробился в совет по иностранным делам. Впоследствии он повернул его в пользу Англии. Англичане, видевшие его тщеславие и влияние, услуживали ему и улещивали его, как только можно, дабы иметь и от него пользу для себя. Целью его было воспользоваться большим влиянием, какое имел английский король на императора благодаря их близким и личным взаимоотношениям, чтобы стать кардиналом с помощью императора, который был всесилен в Риме и держал папу в страхе. Из-за этой блистательной перспективы мы оказались связаны с Англией чуть ли не на положении раба, так что регент не мог и шагу сделать без ее позволения, а уж Георг был далек от того, чтобы согласиться на наш союз с Россией как по причине взаимной неприязни и противоположности интересов с Петром, так и из-за нежелания повредить императору; эти две подоплеки, столь весомые для аббата Дюбуа, привели к тому, что царю в конце концов надоело наше равнодушие к его предложениям, дошедшее до такой степени, что мы не направили к нему королевским посланником ни Вертона, ни кого-либо другого. Потом пришлось долго раскаиваться, что мы поддались гибельным чарам Англии и так по-дурацки презрели Россию. Но беды, причиненные этой необдуманной связью, не закончились, и глаза у нас открылись только после того, как мы вполне осознали, что окончательно разорены, к чему приложили руку министерства его высочества герцога и наследовавшего ему кардинала Флери, в равной степени прельщенных Англией, первый — по причине огромных денег, которые по примеру кардинала Дюбуа он позволял вымогать у себя любовнице, второй — из-за бессмысленного пристрастия к ней.

28. 1723. Гийом Дюбуа, аббат, с 1721 года кардинал, первый министр в 1722 году, умер в 1723 году

Кардинал Дюбуа, насколько мог, скрывал свою болезнь, однако после того, как он погарцевал верхом в свите короля на смотре, его так скрутило, что он был больше не в состоянии таить ее от тех, кто мог оказать ему помощь. Но он постарался скрыть ее от общества: доковыляв кое-как на совет, он велел уведомить иностранных посланников, что уезжает в Париж, сам же никуда не поехал, затаился у себя и только иногда приказывал носить себя в портшезе, причем испытывая чудовищные страдания, от старого дворца, где он жил, к новому, когда ему взбредало поговорить с кем-нибудь по какому-то делу; при этом он когда выходил, а когда и не выходил из портшеза. В субботу 7 августа он почувствовал себя настолько худо, что хирурги и врачи объявили ему, что срочно необходима операция; ежели ее не сделать, он проживет, дай Бог, несколько дней, так как гнойник, прорвавшийся в мочевом пузыре в день, когда он ездил верхом, может вследствие разлития гноя произвести гангрену, если уже не произвел; посему его следует немедленно перевезти в Версаль, чтобы сделать эту операцию. После столь безжалостного объявления кардинала Дюбуа охватил такой страх, что весь следующий день, то есть в воскресенье 8-го, никак невозможно было перенести его на носилках; удалось это сделать только в пять утра в понедельник 9-го. Дав кардиналу Дюбуа после этого немножко отдохнуть, хирурги и врачи предложили ему принять святое причастие и сразу же хотели приступить к операции. Встречено это было отнюдь не со смирением; почти все время после смотра он пребывал в бешенстве, и оно еще усилилось в субботу, когда ему объявили об операции. Тем не менее он послал в Версаль привести к нему францисканца и пробыл наедине с ним около четверти часа. Для человека столь великой добродетели и настолько хорошо подготовившегося к смерти этого, несомненно, было более чем достаточно. Впрочем, такова привилегия предсмертной исповеди первых министров. Когда все возвратились к нему в комнату, ему предложили принять последнее причастие; он же завопил, что, дескать, это легко сказать, что существует какой-то особый церемониал для кардиналов, которого он не знает, и потому надо послать в Париж справиться у кардинала де Бисси. Все переглянулись, поняв, что он хочет оттягивать это как можно дольше, но, так как медлить с операцией было нельзя, ему предложили немедленно сделать ее. Он же, ничего не желая слушать, в ярости выгнал всех.

Врачи, понимая, сколь губительно даже самое ничтожное промедление, послали в Медон оповестить герцога Орлеанского, который тотчас же в первой подвернувшейся под руку карете примчался в Версаль. Он принялся увещевать кардинала согласиться на операцию, потом справился у врачей, есть ли надежда, если ее сделают. Хирурги и врачи ответили, что они ничего не могут обещать, кроме того, что кардинал не проживет и двух часов, если немедленно не сделать операцию. Герцог Орлеанский вернулся к ложу больного и упрашивал его с такой заботой и так настоятельно, что тот согласился. Операция состоялась в пять часов, продолжалась минут пять, и производил ее первый лейб-хирург Перонье, сменивший на этой должности Марешаля, который присутствовал при ней вместе с Шираком и несколькими другими знаменитейшими врачами и хирургами. Кардинал страшно кричал и бушевал. Сразу же после операции герцог Орлеанский вернулся в комнату, и врачи не стали скрывать от него, что, судя по опухоли и тому, что из нее вышло, больному осталось жить недолго. Действительно, он умер ровно сутки спустя, во вторник 10 августа, в пять вечера, злобствуя на хирургов и на Ширака, которого, не переставая, бранил непотребными словами.

Его, однако, соборовали; приняв причастие, он ни с кем более не говорил, даже ни с одним священником, и умер в страшном отчаянии и ярости оттого, что расстается с жизнью. Вот так судьба изрядно насмеялась над ним, сперва заставив долго и дорого покупать свою благосклонность всевозможнейшими усилиями, стараниями, планами, происками, тревогами, трудами, душевными терзаниями, потом наконец низвергла на него стремительные потоки величия, могущества, безмерного богатства, дав, однако, наслаждаться ими всего четыре года, каковые я исчисляю со времени получения им поста государственного секретаря, куда входят и те два года, что он был кардиналом, и год-первым министром, чтобы в шестьдесят шесть лет, когда он пребывал на вершине блаженства, громогласно смеясь, все отнять. И все же он умер, будучи абсолютным владыкой своего господина, а не просто первым министром и обладая всей полнотой власти, не зависящей от могущества и власти короля, суперинтендантом почт, кардиналом, архиепископом Камбрейским, ненасытно до самой смерти тянувшим доходы с семи аббатств и предпринимавшим шаги, чтобы взимать оные еще с аббатств Сито, Премонтре и настоятелей других монастырей, и это при том, что он получал, как оказалось, от Англии пенсию в сорок тысяч фунтов стерлингов.