Менестрели в пальто макси
Шрифт:
1991
Концерт по заявкам
Из истории радиоточки
Удобно устроилась, смерётушка? Смотри у меня, возьми все сразу! Чтобы потом не вставать, не выбираться, не ныть и не ворочаться. Вот, еще пепельница. А теперь цыц! Сейчас начнется концерт по заявкам. Как всегда по воскресеньям, в обед. А нам с тобой самое время отдохнуть — когда вчера легли-то? Никак не мог выставить вон твою подружку... с каким-то ее... Но я всегда помню: воскресенье, концерт. Чем ты еще недовольна? Лежишь, вот и лежи, помалкивай. Сегодня точно никого не пущу. Не холодно, не жарко, мухи не кусают, спокойно...
И чего тебе еще? Хватить бубнить. Срать тебе на этот концерт? Ишь ты, смотрите... Как бы потом не пришлось пищать. Давай лучше выпьем по чарочке и послушаем... Вот уже и начинается: дорогой бабусе в день ее...
Знаешь, костогрёмушко, сегодня ты мне почти нравишься. И фонаря под глазом, извините, почти не видно. Ась? А с какой стати вчера орала, мяукала? О, хорошо пошло. Может, это моя большая ошибка, что полез к тебе в этот подвал. Кто теперь разберет. Могу, говоришь, встать и убраться?
– видал и жизнь получше. Но бывало и похуже, это ты совершенно справедливо заметила. Какой роман получился бы из моей жизни! Даже, быть может, что-то вроде Раскольникова, слыхала такого? Конечно, где тебе! А ведь литовец написал, Достоевскис. Еще кино такое было, две серии. Знаешь, у меня писатели есть знакомые - целых два, ходят утром на базарчик выпить пивка. Ага, и этот тоже. Со шрамом который. Попьет, попьет, потом домой и - пишет, пишет. А другой, тот говорит: знаешь, я насчет пива не очень, я хожу на людей смотреть, типажей ищу. Балда! Дадут в рыло, сразу все писания вылетят. Но, по-моему, это не совсем так. Они домой приходят и дальше пьют, а пишут, если вообще что-то пишут, - ночью. Эти писатели, я так считаю, люди как люди. Нахлебаются, сходят за угол и дуют... Что, не веришь? Да они почти такая же голь, как мы с тобой, ну, не все, конечно. Цыц, говорю! Что, не веришь? Ага... сейчас пойдут чесать языком... брату, служит в... Сначала они тем, кто просит народное, потом запускают симфоническое. Чайковский там, Бизе, еще что... а уж под конец дают песни-люкс. «Ах, на том звонком берегу... мы были счастливы с тобою...» А? Знаешь такую? Вдруг сегодня дадут. Во, эта тоже ничего: «Ой ты, косынка белая...» Ничего. Слова Бложе. Я этого Бложе один раз видел. Нет, не на базарчике, что ты! В театре. Маленький такой, чернявенький, с повязкой, как индеец. Точно яблонька в белом цвету... А ты, гадюченька, хоть раз поздравила свою мамку? То-то! Небось, и не помнишь, что есть такая на белом свете. Конечно, мое дело десятое, это ты верно. А хочешь знать, пил я осенью с таким из радио. Из Комитета по радиовещанию и телевидению. Все мы там, говорит, вахлаки. Прямой такой парень. Он мне и рассказал, как они составляют эти заявки. Сперва отбирают письма всяких там заслуженных, деятелей. Обязательно, чтобы были и деревенские, и городские. И чтобы всего было поровну - классика там всякая, эстрада, народное. Если добираются до простого человека, смотрят возраст. Хорошо, если тебе девяносто, тогда ты первый. Восемьдесят девять - уже второй, ну и дальше. Тебе неинтересно? Можешь не слушать, твое дело. Будем считать, я сам себе рассказываю. Могу, между прочим, и помолчать. Могу даже уйти. Во, допью вино и пошел. Что ты, кукавочка, будешь делать без меня? Конечно, на первых порах не пропадешь, станут тебя трахать все кому не лень. Это факт. Слушай, если будешь так смотреть, я могу рассердиться. Лучше не думай. Дай мне спокойненько послушать концерт по заявкам. Хор рабов, о, я знаю! О-о, патрия ми-и-и-ия... Ты сторонка родная, кошелек доставая... Помоги, сторона, водки дай и вина... Ха, музыка меня успокаивает, как всякое животное. Не знала? Факт - птичек, зверушек, хо! Вот, тоже неплохая. Грамотку я напишу, напишу... Ты хоть раз получала грамотку, лягушик? Небось, одни повестки в суд, да? Соколика попрошу, попрошу... Унеси-ка, унеси-и-и-и! Что нам остается делать, а? Телевизор второй год капут, кто тебе его починит! Никто не починит. Как подумаешь, сойдет и радиоточка. Тарелка, как говаривала моя бабушка. Не надо никаких батареек — раз. Тока тоже не берет — два. Если война - сразу сообщат, ты же первым и узнаешь. Концерт по заявкам прервут, если понадобится. Что им стоит! Этот парень из Комитета говорил - у них есть готовые записи на всякий пожарный случай. Если что -мигом запустят. Больно нам надо слушать известия. Лучше выпьем. А они пускай себе поют да играют. В этом подземелье и сдохнуть недолго. Лето, а сыро, как в могиле. Холодно здесь, слышишь? Не кури в постели! Сколько раз на дню эта же точка докладывает: сгорел от курения в кровати. Теперь они мало-помалу объясняют, что да как. Знаешь, такие точки даже в тюрьме висят. Даже в одиночках смертников. Всё по порядку: известия, концерты, интервью. Только когда хочешь, не включишь как вот мы с тобой, и не выключишь, а все время включено. Когда зайдет в ум, читают свои указы-приказы. А так дают и музыку послушать. Там ведь я, сама знаешь, и привык к этим заявкам. Бывало, слушаю и думаю: вот бы сейчас взяли и объявили — эту вот песню желает послушать такой-то да такой-то, в настоящее время отбывающий срок в... мало ли где. Неважно, пусть даже из классики. Хор рабов, а что! Нет, так не бывает. Не положено. Да что я — люди на воле по полгода ждут, а тут вдруг... нет уж, и не мечтай. А тарелка в каждой камере, это точно. Гремит, трещит, поет, вдруг — т-р-р-р... — это оперок вызывает к себе.
Знаешь, о чем я думал по воскресеньям, пока на нарах лежал? Ну уж! О тебе - меньше всего. Думал я - нет, ты послушай - думал: выйду из этой клетки, накуплю — думал я - белого хлеба, масла, мармелада, сыру, колбасы, сахару, чаю... Толсто-претолсто намажу масло, а сверху положу сыр, на него мармелад - сливовый или там яблочный, не важно! И буду пить чай — ага, просто чай, необязательно чифирь. Буду жевать медленно, куда спешить!
– смачно, и буду слушать концерт по заявкам... А еще думал: вот возьму и сам напишу на радио, сам себе пошлю музыкальный привет. На выдуманную фамилию, я-то буду знать. Ну, скажем, Стасику Реклайтису Вера Кайзер посылает... Реклайтису, проживающему на Заречье, по улице Маргитес... нет, ни улицы, ни номера они никогда не объявляют... посылает... что она может мне послать? Как ты думаешь? Может, эту, знаешь... Ку-уда идешь... Холодный дождь и ве-етер... Никто тебя мне не вернет... А ты одна моя на свете!.. Ни хрена! Вот-вот, эту часто поют. Куда иде-е-ешь... Не затеряйся в мире... По радиоволнам... Эй, кажется, я опять перебрал? Ты не хочешь? Ну, спи, спи... Потом еще разик сгоняем черта в ад. Как этот писал, хо-хо... декамерон... Все-таки иногда что-нибудь промемекай. Мне покажется, кто-то слушает, все веселее базарить. Не пойму, что это со мной такое — только подопью, обязательно охота выбазариться. Базарил и базарить буду - так и писатель один сказал, я слышал. Он хотел про меня написать, потом передумал. Говорит, он только юморное сочиняет, мне, мол, не понравится. Ага, ты уже в порядке, хорёчек? Рад видеть. Сейчас, сейчас, тебе положено. Дуй! А я сделаю-ка ерша - даст как следует. Сейчас закончится эта симфония, и запустят самое лучшее. Челентано!
А у психов жизнь - так бы жил любой:
Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой!
Предоставлена им вроде литера -
Кому от Сталина, ну а кому от Гитлера...3
В общем, и так далее. Ага, Челентано уже пропел. Что теперь пошлют по волнам своего эфира? Я бы хотел еще «Возвращаются ребята...».
Валюкевичюте, что ли, поет. Ва-азвращаются ребята... Исполины... Ну, это не про нас. Ого! Нет, ты слушай! Надо же, так угадать! Прямым попаданием! Крутани погромче! Можно сказать, специально для меня. Ух ты, жаль громче не берет. А то бы на всю катушку... Ис-по-ли-и-ны! Словно вихри! Мурашки по спине! Будь здоровенька! Хор-р-рош! Молчи, не ори. Поболит и перестанет... Нечего столько пить. Еще! Словно вихри! Что ж, пора вставать, что ли. Эй... эй, ты! Чего ты, горюшко? Ам-м! Скажи что-нибудь! Чего ты... бля, никак готовенькая? Хрюкала, хрюкала... минуточку? Тюх, тюх - по щечке, по щечке. Да что же это... готовая, правда... Не шевелится. Эге, надо поскорей уносить ноги. Только, прости, дорогая, возьму у тебя эту трехрублевку. Знаю, где заныкала, тама... Эй, шлюшенция, кончай царапаться! Ну и курва ты! Думал, правда, хана. А она-то... Я хвать, она - цап! А как прикинулась-то! Трясешь ее, вертишь, по щечкам хлопаешь. И не стыдно, кобылушка? Как не выругаться! На тебе, на-ка! Теперь можешь плакать. Всё! Пошутили и хватит! Трешка все-таки у меня.
Схожу, возьму еще пива. Сама сходишь? Когда нам хватало? До вечера еще далеко. Только, слышь, мигом! Ну и концерт по заявкам, никогда такого не было. Идешь? На вот шестнадцать копеек, возьми заодно пачку «Примстона»4. Как кошка, ну, точно кошка. Уж холодеет, уж и коченеет, а как вскочит! Ничего, ничего... Не сегодня - завтра, когда-нибудь. Знать не дано... Одно счастье... Эх, не все ли равно... А ведь пересрал, ишь, сердце как колотится... все из-за тебя... надо же, как стучит! Жди теперь дожидайся этого пива... все... хватит... да ладно... сплю... ага, сплю... я...
1991
Дно
Рецепт блюда «Рис по-корейски»
Дружочек ты мой! Говоришь, знаешь, что такое Дно? Ну и? Дно - это почти то же, что Другая Жизнь, - говоришь, потряхиваешь каштановыми кудряшками и, чтобы я не разглядел твои редкие зубки, отворачиваешься, хихикаешь. Смейся, сколько влезет, а вот если окажешься на самом Дне, ой, поплачешь кровавыми слезами. Кровью изойдешь и соленым потом — он разъедает любую краску и безобразными пятнами портит вещи, постель, пол. Хотя... хотя, возможно, ты и знаешь, по крайней мере, где вход в это самое Дно.
Так внезапно нагрянула ты в мое съемное жилье на Мавританской улице, уверенно распахнула тонкую фанерную дверку в мои владения, пригляделась, потянула носом и упала без чувств. С полки свалились «Немецко-литовский словарь» Шлапоберского, пустая пивная бутылка и сапожная щетка. Ты упала в обморок! От всей этой духоты, спертого воздуха, от запахов, плывущих из кухни сударыни Клейн-Комар, от вони пригоревшей еды и помойного духа. Хорошо, что ты не вошла в кухню, где закисают мокрые тряпки, загнивают объедки, где в грязной постели разлеглась Старая Корова - она жалобно мычит: пи-ва! Да, во всем виновата, как мне кажется, она — Старая Корова, та самая Клейн-Комар. Мычала все громче да громче? Пи-ва! Что тебе оставалось? Прикрыла алый ротик розовой ладошкой и шлеп на пол - бесшумно укатился в сторонку зеленоватый флакончик лосьона. Я поднял тебя и уложил возле печки на матрац - один край его был измазан кровью, из другого торчала обгорелая вата. Кровь и пепел. На дворе сияло апрельское солнце, с потолка сыпалась штукатурка, мир просыпался в очередной раз, а ты лежала и не двигалась.
Ладно. А зачем сюда полезла? На что надеялась? Я же говорил: работаю киномехаником, люблю выпить. Охота была самой поглядеть? Да уж, это тебе не папочкины апартаменты. Здесь живут простые скромные люди, и жизнь их крепко потрепала. Увидишь еще. Понятно, и они теряют сознание — на улице, в поезде, на базаре. У всякого случаются минуты слабости. Встречаются и такие: оцарапают хлебным ножом палец и - хлоп на пол, так действует вид собственной крови. Ты сомлела от недостатка кислорода, вполне понятно.
А мы-то как перепугались! Комариха, старая кляча, мигом забыла о пиве, набросила ватник на голое тело, схватила подойник и помчалась к водокачке. Она в соседнем квартале, у Четвертого управления. Комарихина дочь, престарелая Матильда, кинулась массировать твои ляжки, я с трудом ее оттащил. Затолкал в угол, там она сразу уснула. Она жалобно сопела и не увидела, как из соседней квартиры выбежала вдова Мирски и стала совать тебе эфедрин, нюхательный табак и анисовые пастилки. Брысь, ведьма, - крикнул я, - сгинь. А, ты не знаешь: Мирски не выносит, когда ею командуют. Она плюнула в мою сторону, вытащила из-за пазухи кухонный колун и подскочила ко мне. Лезвие проехало по спине, не причинив никакого вреда: моя сорочка вся задубела от кухонной сажи, пыли, солей и песка. Да и колун давно не встречался с точилом. Надежда Мирски проворно сбегала к себе и вернулась с маникюрными ножничками. Возможно, ей показалось, что ты рожаешь. И тогда тебя напугала Старая Корова - она опрокинула на тебя целый подойник студеной воды. Ты приоткрыла левый глаз, уверенно вымолвила: умираю!
– и вновь погрузилась в нирвану. Вид ты имела исключительный! Ангел на помойке, мелькнула мысль. Ты себе лежала, а Комар и Мирски успели поцапаться, помириться и уже вслух обсуждали, где бы понадежнее спрятать твой трупик - в заглохшем колодце или в позабытом со времен войны убежище. Я как-то заглядывал туда - ржавые железные лавки, такие же коробки от противогазов и выпавшее в осадок настоящее время. Крыс — и тех там нет. Вот оно где могло быть, твое заветное Дно!
Я обратился к этим дамам в нескольких не слишком учтивых выражениях. Лексика возымела действие - обе так и присели от злости, отвернулись, подоткнули подолы и дружно показали мне два плоских посинелых зада. Мы добра желаем, про-фыркали они, а ты, гад, ругаешься! И пошлепали на кухню доедать свою воробьятину, запивая чесночным соком. Ведьмы - они ведьмы и есть. Затем Старая Корова, порыгивая, разделась, вышла во двор и окунулась в ржавую ванну с марганцовкой. Она лечилась от чирьев - чирьи гноились и воняли. На нее резво накинулись слепни и навозные мухи, однако из ванны торчал один лишь острый нос, а сама несчастная лежала, плотно прилепившись к дну ванны.