Менестрели в пальто макси
Шрифт:
Как-то после танцев он не вытерпел и решил выследить Рыжую. Ее провожал какой-то токарь или фрезеровщик. Парочка недалеко ушла - всего на несколько шагов от дороги. У Плискуса потемнело в глазах: он ошалело схватил первый попавшийся под руку булыжник и грохнул этого гада по темени. Тот рухнул прямо на полуголую, с завернутым подолом Рыжую.
Валентинаса тоже отправили в колонию. Там он вел себя смирно, выучился на столяра и через годик вернулся домой. Ему шел семнадцатый.
Теперь уже сама Рыжая отыскала Плискуса. Несколько дней кряду они обретались близ печки, пили вино и забавлялись. Когда зарядили дожди, Рыжая упросила
Отслужив в стройбате, Плискус в родимый город не вернулся. Он закончил в столице Финансово-кредитный техникум - что-что, а голова у него всегда была толковая. Устроился на неплохую работенку и даже поступил на заочное в каком-то вузе. Турок же опять мотал срок - на этот раз за открытый грабеж с насилием. Новость эту Плискус узнал от одного общего знакомого. Когда наконец вышел, сразу же разыскал Плискуса, неделю у того пил и спал, начал приводить своих татуированных с головы до пят приятелей и чаровниц всевозможного калибра. Он предлагал их и Плискусу, но тот лишь мотал головой. Не соглашался.
Прошло немало лет. Жизнь Валентинаса Плискуса более или менее наладилась, если можно так выразиться. Трудился он в Министерстве финансов. Не беда, что самым ничтожным из служащих, не беда, что Мика с волосами цвета соломы называет его Пискусом. У Валентинаса Плискуса есть жена, трехкомнатная кооперативная квартира, двое деток, «жопарожец», казенная служба и тщательно скрываемая некрасивая любовница. Глухонемая, разводит цветы. Чем-то смахивает на Рыжую. Ну и что! Женка сердитая, вечно не в духе, Плискуса называет не иначе как «нищим», сама ходит в драных чулках и даже детям не покупает мяса. А уж дети-то! Жадненькие, неприветливые и уже хитрят. Плискус делает вид, будто ничего не видит и не слышит. До пенсии ему еще четырнадцать лет. Многовато!
Надо же, Турок объявился! Валентинас Плискус широким шагом сходит вниз. Предстоящая встреча, разумеется, его ничуть не радует. Он знает одно - скрываться бесполезно.
Турок, он самый! Здоровкается, рот до ушей, сияют металлические фиксы. В шевелюре серебрятся одинокие седые волоски, но в целом по-прежнему вороново крыло. Интересно, у настоящих турков тоже так?
Они ныряют в «жопарожец», по пути болтают о пустяках, натянуто смеются, но Плискус чует, что добром все не кончится. Нет, бояться ему нечего, но Плискус ставит машину в металлический гаражик и просит соседа подбросить их до какого-нибудь кафе. За деньги, само собой, за деньги.
— Никаких кафе!
– скалится омерзительный Турок. Определенно задумал какую-то пакость.
– Я сам тебя отвезу.
Что ж, подумал Плискус, не все ли равно. Ведь не отвяжется. Лучше сразу согласиться на все, перетерпеть один вечер. Но только один! Один и точка. А они все едут да едут, уже и хибарки пригорода стали пореже, где-то неподалеку слышен рев самолетов - не то взлетают, не то идут на посадку. Не то просто гудят в вышине.
– Видать, тут их гнезда близко, - похохатывает Турок. У него все еще держится дзукский акцент. Похоже, уже успел приложиться. Самолетный рев остается позади, кругом одинокие, вросшие в землю избушки. Сосед отказывается ехать по раскисшей дороге.
Около получаса они бредут по вязкой грязи. Наконец вваливаются в покосившуюся избенку. Садятся. Турок с размаху ставит на стол бутылку и отчего-то лукаво подмигивает. Опрокидывают по стопке, по другой,
– Ишь, парочка - графин да чарочка!
– радостно гогочет Турок, подталкивая их к пестро-ситцевому пологу.
– Как пить дать!
Турок еще что-то выкрикивает, но Плискус, дрожа от вожделения, уже комкает одежду. Рыжая сама снимает свой универсальный наряд - рубаху-пальто. Ого, какая! Разбухшая, рыхлая, вот синяк, кровоподтек под грудью, по-прежнему конопатая, но конопатины расползлись, каждая с березовый лист, — все это не беда. Ишь, как наяривают на железной койке, застланной какой-то байкой. Они так блаженствуют, что Турка завидки берут.
– Хватит вам, бесстыдники!
– кричит он, но они спаялись, как лягушки по весне, ничего, кроме собственного курканья, не слышат.
Закусив металлическими зубами сигарету, со стаканом в руке Турок отводит полог и какое-то время одобрительно кивает головой, отбивая такт каблуком сапога. О нет, он им вовсе не мешает. Плискус с Рыжей колышутся, изгибаются, вскидываются и опадают, бормочут гадкие слова - те еще больше распаляют увядающие обожаемые тела. Верно: Турок успел шепнуть - Рыжая тоже недавно «откинулась» из женской тюрьмы. Такие и там умеют сохраниться.
Турку надоело смотреть на этот затяжной любовный танец.
– Ну вас, кончайте!
– орет он.
– Я тоже человек.
Турок делает шаг вперед, расстегивает брюки.
Он здесь хозяин или не он? Шлепает Плискуса по спине, но тут же получает такой ответный удар, что от удивления валится на загаженный пол. Откуда столько сил?
– сам себе дивится и Плискус, откуда что берется? В руке у Турка щелкает, выскакивает белое лезвие — скользкое и голодное. Турок запускает его в дверной косяк. Потом разражается хохотом:
– Ой, Валюха!
– он хватается за живот, потом заключает Плискуса в свои криминальные объятия.
– Люблю я тебя. Ох, и люблю! И тебя, Цецилия, люблю! — Через столько лет Плискус узнает, что у Рыжей есть имя - Цецилия!
– А помнишь, Валек, как я тебя...
Плискус снова замахивается. Цецилия ловит его руку, прижимает к своему мягкому животу и произносит:
– Ну, ладно, ребята, ладно! Айда выпьем, а?
Турок открывает новую бутылку «Агдама», и все трое вдохновенно выпивают. Трое уже немолодых, потрепанных и многое вкусивших в этой юдоли собутыльников. Совсем низко проносится военный самолет. Они еще не стары, но лучшие их годы уже тю-тю. Трое давних, закадычных друзей. Трое грустных любовников, трое отверженных.