Меньшее из зол
Шрифт:
Андрей несколько стыдился за свой английский, но Снегирев быстро отредактировал выстраданный им текст, приписал по нескольку фраз в начале и в конце, поблагодарил. По всей видимости, со Снегиревым снова восстановились нормальные рабочие, да и дружеские, отношения. Андрей удивился, насколько ему это приятно.
– -- * ---
Как-то раз Скобелев зашел в лабораторию. Работа с больными на сегодня закончилась, и три как на подбор грациозных лаборантки наслаждались кофе.
– - Присаживайся, - пригласила самая старшая, Галя, поправляя подкрашенную в розовый цвет светлую прядь.
– -
– - А дальше?
– - Зафиксировали кресло, закрепили понадежнее руку, сделали укол. Спросили, кто он, по его мнению, такой.
– - А он?
– - Сказал, спокойно так, я мол не тот, за кого меня принимают. Потом взял и заснул. Когда проснулся, то разумеется, ничего не помнил.
– - А другой как?
– - Тому велели рассказать о своих снах. Он говорит - я иду по Невскому, но это не совсем Невский, а другой, который параллелен нашему. В параллельном Петербурге. Там параллельные улицы, параллельные дворы, дома - все параллельное.
– - Ну и?
– - Затем он стал рассказывать другой сон, параллельный первому.
Смех.
Вторая лаборантка, та, которая рассказывала про опыты, искоса взглянула на Скобелева и застегнула одну пуговку на слишком смело расстегнутой блузке.
– - Кто проводил опыты?
– спросил Скобелев, стараясь не показать своего любопытства. О таких опытах он раньше не слышал.
– - Саша.
– - Который?
– - Ну тот, с психфака, аспирант Виталия Леонидовича...
– - Слушайте, девочки, что со мной было...
– в разговор вступила самая младшая из лаборанток, Леночка, безнадежно уводя его в сторону от интересной для Скобелева темы.
– -- * ---
Пришла наконец пора летних отпусков, и Центр опустел. Снегирев и психолог Кира, довольные проделанной работой, улетели на Канары, аспиранты сдавали какие-то экзамены, у дипломников была защита дипломов, пациенты, похоже, также решили отохнуть, лишь лаборантки исправно появлялись на час-другой, да круглые сутки (быть может, за исключением этой пары часов) скучали охранники. Несмотря на суровость дирекции, поменьше стало народу и на основной работе Андрея.
... Он шел мимо сада, через заросшие дворы. Теперь тут образовались настоящие дебри. Кое-где ветви нависали над дорожкой, как свод. Иногда этот лес расступался, и перед ним открывалась посыпанная песком площадка, несколько покрытых шрамами скамеек, качели, а вокруг плотной, в рост человека, стеной поднимался цветущий шиповник. Над головой обещало дождь северное небо, а рядом шумели березки, липы, клены, покачивали молодыми иголками лиственицы. Были места, откуда вовсе не увидишь домов.
Он пересек проспект и снова попал в заросшие дворы. Андрей никак не мог найти дома, где некогда жил. Разговоры о том, что "хрущевки" будут сносить и строить коммерческие современные многоэтажки, шли давно, но в этих местах не чувствовалось еще никаких признаков, что слухи могут оказаться правдой. Он плутал, пока не наткнулся на металлическую сетчатую ограду, за которой виднелся знакомый двухэтажный корпус детского сада. Было видно, что сад, в отличие от жилья, давно уже не используется по назначению, но по этому ориентиру легко отыскался и дом.
Андрей сел на скамейку, подстелив на сиденье газету. Он не узнавал себя. Так же неожиданно, как в авантюру со Стасом, он пустился в воспоминания. Казалось, в душе открылись какие-то шлюзы. Его захлестывали сцены из короткой семейной жизни. В деталях - с выражениями лиц, с мимикой - разыгрывалась давняя ссора. Следующая сцена - жена гладит утюгом простыню, в окно светит низкое, но еще яркое солнце, янтарный свет которого мешает им смотреть телевизор - экрана почти не видно. Одна из немногих мирных минут, за которые он рад бы был отдать многое. На смену, тем временем, теснились новые картины.
Кафе - они с женой тянут через соломинку коктейли. Концерт - Кшиштоф Пендерецкий дирижирует исполнением собственной симфонии. Лица - друзей, знакомых. Что еще? Оказывается, он мог, абсолютно точно, будто оно находится у него перед глазами, видеть ее тело. Точнее, чем тогда. Тогда голова его была занята другим. Реальность этих воспоминаний казалась куда большей, чем реальность всего, что его сейчас окружает. Можно подумать - они неподвластны времени - настолько, что способны пережить его, остаться, когда он умрет, как пережили его жену, какой она была тогда - нет, она не умерла, просто наверняка стала совсем, совсем другой, - друзей, какими они были в старые годы. Где теперь эти друзья? Где жена - в какой солнечной Калифорнии?
Возможно, пока жива старая боль, есть что противопоставить сонной болезни.
Поток воспоминаний несколько ослаб. Начал накрапывать дождь. Первые же капли пробили не слишком густые волосы Скобелева. Он встал, раскрыл зонт. Затем сутуловатая, слегка перекошенная от постоянного ношения портфеля фигура двинулась к проспекту.
4
Теплый ветер вливался в открытые окна "фиесты".
Как обычно, Скобелев откладывал сборы в дорогу до последнего момента. Накануне ему наконец удалось переговорить с соседями - вроде бы, все согласились, что квартиру можно попробовать продать на разъезд. Это дало ему толчок - следовало исчезнуть как можно быстрее, чтобы не запутать дела новыми разговорами. Весело ругаясь про себя, он истратил полдня, разыскивая и укладывая в машину все, что могло понадобиться в путешествии. Наконец-то можно вырваться из города!
Хорошо снова оказаться на шоссе! Когда-то у Андрея был "запорожец". Андрей в конечном счете заездил своего "горбунка" досмерти, но успел досконально изучить ближние и дальние окрестности Петербурга.
За Красным Селом он увеличил скорость. Его не оставляло чувство, странное для того, кто привык к долгой болезни без особой надежды на выздоровление: чувство, что ничего не болит. Он с опаской прислушивался к себе.
Часов в восемь вечера он миновал Кингисепп. Началось более глухое, более узкое шоссе на Сланцы.
Проезжая здесь, Андрей всегда удивлялся большому количеству железнодорожных переездов. Непонятно, куда вели все эти железнодорожные ветки. Казалось бы - никуда, но ведь куда-то... В былые времена он не сомневался, что за мелколесьем скрывается военная тайна.
Еще с самого Кингисеппа впереди начал вырисовываться внушительный грозовой фронт. Сперва он еле просматривался сквозь дымку, но скоро развернулся во всей красе. Подсвеченные закатным солнцем, в небе громоздились какие-то рога, вавилонские башни, крепостные стены. В складках туч мерцали молнии. За очередным переездом трескучий раскат грома перекрыл невозмутимый шум мотора. Быстро темнело.