Ментовские оборотни
Шрифт:
– Ну, в общем, мне кажется, что я женат, – сказал Филипп, подумав.
– Да?! – очень правдоподобно изумился Байстрюков. – А на ком?
– На Алле, – сказал Филипп. – На Борисовне, в смысле.
– Ты что – серьезно? – удивился подполковник. – Я-то думал, это фишка у вас такая. Для прироста популярности. На потребу желтой прессе, так сказать.
И только слышавший весь этот разговор Миша Брусникин воспрял было духом, как подполковник Байстрюков его снова огорчил и всяческих надежд лишил начисто.
– Ладно, с Аллой я решу! –
И он эти слова в аккурат тогда произнес, когда они нос к носу с Клавой очутились. Клава глупо хихикнула и сделала книксен.
– Вот! – сказал подполковник Байстрюков. – Уже и в белом платье. Хоть прям сейчас под венец.
– Нет, ну нельзя же так вот сразу, – капризно произнес Филипп.
– Именно сразу! – сказал с нажимом Байстрюков.
– Нет, я не хочу, – продолжал капризничать Филипп. – Ну что это такое, в самом деле! Да и Алла…
– А Алла с тобой уже, считай, в разводе, – сказал безжалостный подполковник Байстрюков и посмотрел на собеседника холодным взглядом инквизитора. – Ты забыл, что на гастролях в Сыктывкаре отчебучил?
– А вы откуда знаете?! – дрогнул Филипп.
– У меня работа такая – все знать. И у тебя теперь два пути. Или ты ведешь эту красавицу в загс, или я веду тебя к прокурору, – сказал словами киношного героя Байстрюков. – Но к прокурору – это я тебе очень не советую, Филипп. Реальный срок. На зоне тоже можно петь, конечно. В художественной самодеятельности. Но Алла тебе туда передачки возить не будет.
– Почему? – заметно занервничал Филипп.
– У нее ж гастроли, – сказал Байстрюков рассудительно. – Творческий человек себе не принадлежит, он служит искусству. Сам знаешь, где-то не доешь, где-то не доспишь, а культуру в массы нести надо, это святое. Тут не до тебя, ты же понимаешь.
Филипп посмотрел задумчиво на Клаву, как будто взвешивал для себя, что для него ужаснее: тюрьма или семейная жизнь с этой вот девахой. Чтобы он сдуру не выбрал тюрьму, подполковник Байстрюков подсказал вкрадчивым голосом:
– А тут тебе никакой тюремной самодеятельности, Филипп, а сплошная семейная жизнь со всеми ее, бляха-муха, прелестями. Пирожки с капустой, водочка по пятницам и совместный просмотр телепередачи «Поле чудес». Поди плохо?
Кажется, Филипп испугался нарисованной картины даже больше, чем тюрьмы, да теперь уж этого не узнать, потому что пребывавший в крайне расстроенных чувствах Миша Брусникин вдруг чему-то сильно удивился и молвил изумленно:
– А Филипп-то ненастоящий!!!
И снова очень по-киношному получилось.
– Как – ненастоящий?! – поразился подполковник Байстрюков и посмотрел на Мишу Брусникина.
– Как – ненастоящий?! – поразился я и посмотрел на Илью Демина.
– Женька! – вскинулся Илья. – Так получилось, ты пойми!
Я захлебнулся воздухом и таращился на монитор, где был, как мне казалось, взаправдашний Киркоров.
– Ну не сложилось с настоящим, Женька, – бубнил у моего уха Демин. – А двойник был чудо как хорош! И экономия опять же, все-таки тут мы, считай, что за бесплатно…
– Но похож-то как! – сказал я потрясенно.
Это Миша Брусникин, который, в отличие от нас, находился с этим лже-Филиппом буквально нос к носу, что-то подозрительное там в конце концов углядел. А издали – вылитый Киркоров.
– Я не хотел говорить раньше времени, – бубнил Илья. – Думал, что обойдется. Ты же сам видишь, любо-дорого было смотреть.
– Тут только одна проблема, – сказал я. – Понимаешь, мы Клаве обещали присутствие настоящего Киркорова. Она только ради этого своего Мишку и подставила. Чтобы потом при случае рассказывать о том, что у нее на свадьбе сам Киркоров был. Так что тебе теперь придется с нею объясняться.
– Ой! – сказал насторожившийся Илья. – Что угодно, Женька, только не это! А ну как осерчает? Мы с ней в разных весовых категориях все-таки. Ты ведь можешь запросто администратора лишиться, Колодин. Тебе меня не жалко?
Кого мне было жалко, так это Светлану. Съемки наши закончились, я отдавал последние распоряжения, прежде чем отбыть восвояси, и тут краем глаза увидел Светлану. Не человек, а тень. И лицо такое серое, будто пеплом обсыпано. Я нагнал ее уже возле машины.
– Привет! – сказал я жизнерадостно. – Как тебе сегодняшняя съемка?
Она посмотрела на меня затравленным взглядом. Значит, делать вид, что все нормально, не получится.
– Ты все из-за письма того дурацкого? – сказал я понимающе.
Светка кивнула в ответ.
– Чья-то неумная шутка, – сказал я. – Выбрось из головы.
– Шутка не неумная, а злая, – поправила меня Светлана. – И вообще на шутку это не очень-то похоже.
– Брось! – удивился я ее словам. – Покойники не воскресают. И писем не пишут.
– Я не о том. Если мне там было хорошо и все нравилось, а теперь разонравилось и я боюсь – это ведь уже не шутка. Правильно?
– Но чего же там бояться? – попытался я ее приободрить.
Не получилось.
– Жень! Ты никогда не задумывался о том, что взрослые и дети могут видеть вроде бы одно и то же, но воспринимают это «одно и то же» по-разному? Вот я была взрослым человеком, когда покупала тот дом. Мне все там нравилось. И уединенность эта – потому что взрослому человеку требуется такое приватное пространство, где можно остаться одному. И лес этот сказочный – потому что красиво. И далеко от Москвы – потому что где ты в ближнем Подмосковье так задешево купишь два гектара леса. А теперь вдруг я из взрослого человека превратилась в ребенка. Я боюсь этого леса, я боюсь этой глухомани, где в случае чего не докричишься – не услышат. Я боюсь, в конце концов, что из-под елок этих в сумерках вдруг вылезет ужасный дед Бабай…