Ментовские оборотни
Шрифт:
Честное слово, я все это наугад сказал. И попал в точку.
– Бывают, – согласился Андрей Михайлович.
– И вы своих соседей по участку видели, – подсказал я ему добрым голосом следователя, видящего своего собеседника насквозь.
И снова Андрей Михайлович не решился мне перечить.
– Видели, конечно, – не очень охотно признался он. – Издалека. Без особых контактов…
– Так кто тут со Светланой соседствует? – подбодрил я его. – Одних соседей я даже видел. Вы – с одной стороны от Светланы. А они – с другой. Мама с дочкой.
–
– Бизнесмен? – уточнил я.
– М-м, может быть, – не очень уверенно сказал Андрей Михайлович.
– Но не бандит, надеюсь? – вздохнула Светлана.
– Нет-нет, он производит впечатление очень приятное. Какая-то основательность в нем чувствуется. Семья за ним как за каменной стеной, я думаю.
– В его семействе могут быть шутники? – спросил я.
– Вы про то, что кто-то из его семьи написал это глупое письмо? О нет! Это невозможно! Сам он очень серьезный человек. Я не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что он никакой не бизнесмен, а прокурорский работник, предположим. Есть в нем строгость какая-то. Нет, такой шутить не станет. И дети его – тоже вряд ли. У такого отца не забалуешь. Сына своего он вообще в строгости держит, как мне кажется. А дочь и вовсе не способна на такое. И маленькая она, и…
Андрей Михайлович замялся, пытаясь подобрать нужные слова, и я пришел ему на помощь. Я ведь видел ту девочку.
– Она больна, как мне кажется.
– Да, – подтвердил Андрей Михайлович, и было видно, как ему ребенка жаль. – Ну и мать… – продолжил он после паузы. – Ей при больном ребенке, как вы понимаете, совсем не до шуток. Так что на ту семью я бы не грешил.
– Хорошо, но есть еще соседи, – сказал я. – Вот там, в той стороне, – я указал рукой направление, – кто живет?
– Там семейная пара…
Мне показалось, будто мой собеседник расстроился, и почти сразу я получил подтверждение собственной догадки.
– Но я бы не хотел их обсуждать и давать характеристики, – продолжал Андрей Михайлович. – Потому что у нас с ними даже как-то был конфликт, и я здесь могу быть пристрастен.
– Они – конфликтные люди? – насторожился я.
– Этого я не могу знать.
– Но вы же сказали – конфликт.
– Это был всего один случай. А по одному случаю никак судить нельзя.
– Вы все-таки расскажите, – попросил я.
– Обычная бытовая ссора, ничего особенного, – неохотно сказал Андрей Михайлович. – У нас тогда еще не были разграничены участки. То есть границы были проведены, но заборы еще не стояли. И вот эти люди, о которых я рассказываю, расчищали свой участок от сухостоя и весь этот деревянный мусор снесли к нам на участок. Не они сами, разумеется, а рабочие, которые у них работали. Я решил было, что рабочие сделали это по собственной инициативе, и отправился к хозяевам того участка. И у нас состоялся крайне неприятный разговор на повышенных тонах.
Я ни за что не поверю, что милейший Андрей Михайлович способен разговаривать с кем-то на повышенных тонах, и поэтому без труда распознал, как должна была звучать его последняя фраза, будь он человеком менее культурным. Он хотел сказать, что на него наорали и послали куда подальше.
– Извините, но мне бы не хотелось обсуждать ни ту историю, ни этих людей, – виновато посмотрел на меня Андрей Михайлович.
И я обнаружил, что домашняя атмосфера, до недавних пор витавшая над столом, уже куда-то испарилась. Мы еще продолжали нашу позднюю трапезу, но уже не было ни прежней душевности, ни былого веселья, и Андрей Михайлович так и не поведал нам об особенностях польской водки, и очень скоро супруги-соседи засобирались восвояси. Мы со Светланой вызвались их проводить. Решили идти напрямик, через лес, чтобы не делать крюк. Было совсем темно, и Светлана принесла пару фонарей. Один фонарь взял я, второй достался Андрею Михайловичу, мы с Ниной Николаевной пошли вперед, Андрей Михайлович шел со Светланой где-то сзади. И могло никогда больше не представиться такого удобного случая, чтобы расспросить соседку о том, о чем я ни за что не решился бы заговорить в присутствии Светланы.
– Нина Николаевна, – сказал я негромко. – А вы знали прежнюю хозяйку этого дома?
– Веронику? – уточнила женщина, и я почувствовал, как она еще крепче сжала мою руку. – Знала, да.
Я слышал, как она судорожно вздохнула в темноте.
– Ее убийцу так и не нашли, – сказал я. – Но разговоры ведь, наверное, ходили.
– О чем?
– О том, кто мог это сделать. Наверняка мотивы убийства обсуждали. Тем более что убили ее не где-то в Москве или в другом каком месте, а прямо здесь.
Хорошо еще, что не в самом доме, подумал я, но не сказал вслух. Потому что, если бы все случилось в доме, Светка никогда больше не переступила бы через порог ужасного жилища – сразу, как только узнала бы об этом.
– Обсуждали, конечно, – сказала Нина Николаевна. – Но ни до чего не договорились, кроме глупостей. Так всегда бывает, когда никто ничего не знает.
– А что за глупости? – проявил я интерес.
– Ой, Женя, ну вам-то это зачем? – попеняла мне собеседница, и в ее голосе явственно слышался упрек, будто я разочаровал ее своими глупыми расспросами.
– Здесь жила женщина, – сказал я. – Ее убили. Убийцу так и не нашли. А теперь эта убитая женщина пишет письма Светлане, которая мне и коллега, и друг одновременно. Я хочу знать, как это все связано и чем оно может аукнуться Светлане.
– Но вы, надеюсь, не верите в то, что письмо написала Вероника?
– Конечно, не верю. Но этот, с позволения сказать, «шутник», который прислал письмо, запросто может быть связан с убийцей или убийцами… Или даже он и есть убийца…