Меня убил скотина Пелл
Шрифт:
— Американцы послали ноту протеста?
Куда? Кому? К тому же был такой дипломатический нюанс. В советской печати постоянно критиковали американское правительство и проводимую им политику, но в умеренных дозах. Когда же речь заходила об американском Радио в Гамбурге, тут в выражениях не стеснялись. Похоже, по негласному двустороннему соглашению, «павианам» заранее отводилась роль мальчиков для битья.
— И как же чувствовал себя в этой роли Говоров?
Плохо. Правда, его лично никто «павианом» не обзывал, он в Гамбурге не жил и не работал, но после каждого советского фельетона он обращался с просьбой к начальству — давайте я отвечу, уж как-нибудь тоже найду нежные слова, моя профессия. И всегда получал категорический отказ: Радио в полемику не вступает.
— Мы не поняли, уже взорвали или только собираются?
Пока никто не собирается. Вокруг Радио тихо и спокойно. Лишь вороны каркают на заиндевелых ветках в парке.
— Тогда какого черта мы
В Гамбурге оказались не вы, а Говоров. Из Вены он прилетел в Гамбург. Вот уж час сидит вместе с Леней Фридманом в кабинете мистера Трака.
— Значит, Радио заинтересовало его интервью с писателем Штейном?
— Конечно, — продолжал Говоров, — из-за Штейна меня бы в Гамбург не вызвали. Наверно, надо срочно обработать пленки с диссидентами?
Мистер Трак ласково зажмурился.
— Андрей, мы в первую очередь политическое радио, — заметил Фридман.
— Что ж, мне повезло. Заодно пообщаюсь со своими коллегами. И с новым начальством. — Говоров сделал полупоклон мистеру Траку. — Но знаете, все это мне напоминает известную байку про Молотова и Маленкова. Молотов был Председателем Совета народных комиссаров, а Маленков еще не набрал силы, так вот, когда Маленков чем-то не угождал, то Молотов орал на него: «Еще раз повторится — назначу тебя наркомом культуры!» И для советских руководителей на первом месте всегда была политика, а культура — как наказание.
Мистер Трак вежливо посмеялся.
Фридман работал в бешеном темпе. У Говорова было впечатление, что Леня одновременно правит скрипты, пишет политический обзор, отвечает на телефонные звонки и попутно объясняет ему ситуацию на Радио. Фридман отпускал его только в студию, чистить пленки, привезенные из Вены. Не успевали они с техником подклеить последнюю фразу, как Фридман возникал на пороге, вел за руку по коридору в свой кабинет. «К этому не заходи, с этим не разговаривай. Что значит — вы с ним в добрых отношениях? Мудак он и интриган, из банды Матуса!» Лишь раз в коридоре подлетел к ним высокий блондин:
— Вы Андрей Говоров? Узнал вас по голосу. Я Герд Браун. Рад познакомиться.
Герд умчался, и Леня сказал ему все:
— Этот юный американец отнюдь не Спиноза, но далеко пойдет. Его готовят на повышение. Будь с ним в контакте. А вообще…
А вообще, по словам Фридмана, вот нынешнее положение в Гамбурге.
Выгнали старого президента Радио Тупелла. Тупелл — безобидный дурак — коллекционировал ресторанные меню, но он был хорош тем, что не вмешивался в работу редакций. На смену пришел новый президент, Трепелл, бывший посол в Португалии. Его плюсы: связи в конгрессе, видимо, он сможет выбивать для Радио приличный бюджет. Его минусы: ничего не смыслит в радиовещании, но, как человек энергичный, жаждет радикальных перемен. Отдает явное предпочтение восточноевропейским редакциям. По русской редакции стреляет от пуза длинными очередями. Это он убрал Фрэнка Стаффа, звезду американской журналистики. Мистер Трак — армейский майор, и, когда ты ему рассказывал анекдот про Молотова и Маленкова, я, честно говоря, не был уверен, что он знает, кто они такие. Тем не менее мистер Трак не самый плохой вариант. Служака, работяга. Не интриган. Сумеет навести дисциплину. Давно пора. Ведь у нас тут русская партия бьется с еврейской стенка на стенку. Доходило до мордобоя в столовой. Наши русофилы кричат, что власть на Радио захватили жиды. То есть я, как главный редактор, хотя с Матусом и компанией я говорю только по редакционным делам. Почему я тебя придерживаю за руку? Ты же не разбираешься в обстановке. Твой приятель Джон усердно копал под Франка, думал, что его назначат директором русской службы. Не похоже на Джона? Конечно, ты у нас инженер человеческих душ. Короче, пригласили мистера Трака, и теперь твой Джон спит в своем рабочем кабинете, ибо делать ему на Радио решительно нечего. Почему ты не хочешь переехать в Гамбург? Мы бы с тобой составили сильную пару. Иначе мне в замы дадут Олега Облачного, а он моряк торгового флота, образование — десять классов. Его плюс: ни во что не лезет, все ему до лампочки. Кто еще твои друзья? Чилианский? Ставленник «орлов», почетный член этой организации. Правда, пока сидит тихо, «орлы» нынче не в моде. Ира Хренкина хороший редактор? Она баба бойкая и начитанная. Первая стукачка на Радио. Стучит даже на собственного мужа.
— Леня, расскажи мне что-нибудь более веселое, — взмолился Говоров.
— А разве не весело? — изумился Фридман. — У нас каждая редакция — комната смеха. Как в Парке культуры и отдыха имени Горького.
Странной парой, сопровождаемые озабоченными взглядами и перешептыванием (Фридман переводит Говорова в Гамбург? Кем?), проплывали они по коридорам, появлялись в студиях и кабинетах, сидели в столовой, и Говорову казалось, что он участвует в каких-то танцах-шманцах, и если раньше он не понимал значение этого слова — «шманцы», то теперь был убежден: что бы оно ни значило, но на Радио именно шманцы. Шманцы, когда в столовой каждая партия, группа, компания занимает свой столик и с соседями не общается, в упор их не видит. Шманцы, когда приглашают в кабинет к американцу, просят прослушать программу, высказать свое мнение, а потом спрашиваешь у Лени: «У кого мы были?» — и получаешь в ответ: «Никто не знает, чем он занимается. Вот зарплата у него большая. Это точно». Шманцы, когда на утренней летучке начальства собирается в два раза больше, чем журналистов, предлагают темы дня, а журналисты (кроме одного знаменитого Николая Ивановича, который готов делать пять-шесть корреспонденций за раз и тематика его нисколько не смущает) прячут головы в плечи — не хотят писать! Шманцы, когда в глухом подвале находишь говенный автомат с почтовыми открытками, намереваешься бросить монету, чтобы получить одну, и вдруг возникает дюжий парень в форме американского гвардейца и лениво цедит: «Только для американцев». И в то же время редакции бурлили, всюду кипели страсти, спонтанно вспыхивали споры-разговоры, но в основном о Радио, о местных делах и происшествиях и очень мало о том, чем живет страна, для которой они работают.
Все же Говорову удавалось отрываться от Лени. В столовой он подсел к Матусу, одиноко ковырявшему вилкой котлету (по столикам прошелестело: «???? Ведь Матус в опале!»), и Матус, помимо всего прочего, сказал: «Знаете ли вы, что Фридман по утрам стоит с секундомером в проходной, засекает опоздавших?» «Не может быть!» — возмутился Говоров. Матус горестно вздохнул: «Поэтому я уезжаю в Лондон. Теряю в деньгах и в грейде, но не желаю этой собачьей дисциплины».
Заглянул Говоров и к Джону. Джон дремал над бумагами. Обсудили последние новости (естественно, гамбургские, а не московские). «Джон, ответь мне на один вопрос: насколько хорошо мистер Трак знает русский? Когда мы с ним беседуем, у меня ощущение, что он половину слов не понимает». Джон рассмеялся: «Когда я с ним говорю по-английски, у меня точно такое же впечатление».
И еще Говоров успел написать в Гамбурге статью о поездке в Вену. Пересказал все, что обещал Штейну, не называя фамилии собеседника. Фридман прочел, крякнул: «Может, смягчить немного?» — «Я и так смягчил». Фридман покачал головой, но подписал.
Услышал сам Лева этот скрипт по Радио или ему раньше донесли из Гамбурга — неизвестно. Однако как только Говоров прилетел в Париж, поздно вечером в его квартире зазвенел телефон. Самсонов проорал и швырнул трубку, не дожидаясь ответа.
Позже было выяснение отношений с Катей. Ведь Говоров знал ее девчонкой, задолго до того, как она вышла замуж за Самсонова. Теперь Катя стала преданной женой, на страже интересов мужа и «Вселенной». «Катя, пока Лева передо мной не извинится, я с ним больше не разговариваю». — «Андрей, ну не стоит обижаться. Лева поорет, поорет и успокоится». — «Пусть Лева орет на Путаку. А на меня даже генерал Ильин в Союзе писателей не смел повышать голос».
…Русский Париж маленький. Невозможно за многие годы не столкнуться или в редакции, или на эмигрантском собрании, на демонстрации протеста. Но Говоров и Самсонов как-то изловчились ни разу не взглянуть друг на друга, словом не перекинуться.
Жан Пьер был бойкий крепыш, очень довольный тем, что имеет работу (а в стране два миллиона безработных!) и зарплату на тысячу франков больше смига [2] , что получил трехкомнатную квартиру в «ашелеме» (для семьи из четырех человек совсем не плохо, и хоть дом старой постройки, да другие ждут по пятнадцать лет!), что у него «Рено-5» (купил подержанную, но в хорошем состоянии, на счетчике 80 тысяч км, а заводится с полоборота — что еще надо?). Прошлым летом Жан Пьер провел отпуск в кемпинге в Сальбри около пруда: дешево, милые соседи, дети загорели, ловил рыбу. А совсем недавно Жан Пьер выиграл в лотерею «Тик-о-так» сто франков! Выигрыш прогулял с друзьями в кафе, да не в деньгах счастье, главное — добрый знак, лиха беда начало.
2
Смиг — официально установленная минимальная зарплата во Франции
Жан Поль был заторможенный зануда, очень недовольный тем, что всю жизнь горбится за месячную зарплату (всего на тысячу франков больше смига, тогда как другие гребут миллионы!), что живет не в собственном доме или квартире, а в «ашелеме», с неграми и арабами (здание пятидесятых годов, планировка отвратная, три комнаты на семью из четырех человек — ужас! Гостей негде принять!). Жан Поль стыдился своего маленького «Рено-5» (80 тысяч км уже набегал, вот-вот развалится, а сосед, торгаш, сучий потрох, рулит на новенькой «лансии»). Люди ездят отдыхать к морю. Увы, Жан Поль с детьми вынужден загорать в Солони, у грязного пруда, в палатке, взятой напрокат в кемпинге. Шум, гам, суета, никакого спокойствия. И тут недавно, как в издевку, выиграл по билетику «Тик-о-так» сто франков. Другие шесть номеров в лото угадывают, а ему — вонючая сотня! Знак судьбы: большего ему никогда не выиграть…