Меня зовут Женщина
Шрифт:
В автобус впархивает секретарь партии «зеленых» хриплая мужеподобная Туя и на условном русском кричит, что «русские» должны выместись из автобуса. Недоумевая, мы сопротивляемся, но Туя железной рукой выбрасывает наши вещи на тротуар и выталкивает нас с криком, что в ее экскурсии место только западным иностранцам, а в партии «зеленых» нас ждет Эрджендхей (или что-то в этом роде). Невыспавшиеся, незавтракавшие, совершенно дезориентированные, мы стоим под палящим солнцем, жалобно глядя вслед уезжающему автобусу.
—
— Не знаю.
— Как найти партию «зеленых»?
— А что это?
— Нам нужна партия «зеленых».
— Вон в том здании все партии сидят, на каждом этаже по нескольку штук. Там и красные, и черные, и зеленые.
Идем с вещами и действительно находим дверь с табличкой «Партия «зеленых».
— О, культкараван!
— Нам нужен Эрджендхей.
— Такого не знаем.
— Туя нас высадила из автобуса. Немцы уехали на экскурсии. Мы не знаем, что нам делать.
— Тую знаем. Туя секретарь партии. Эрджендхея не знаем. Русские сегодня улетают.
— Мы трое русских, руководителей делегации, мы не улетаем, мы едем по одному из маршрутов. Помогите нам кого-нибудь найти.
Через час наших стенаний выясняется, что тут на столе лежит тетрадь, в которой все написано, им просто лень было ее листать. В разграфленной тетрадке аккуратно написано, кто из «зеленых» все это время нами занимался, при том, что никого, кроме в дымину пьяного Бадбаяра, мы так и не видели.
— Эрдгенгхей! — вычитывают и укоряют они. — А вы говорите Эрджендхей! Она за вас отвечает, звоните ей домой.
Звоним. Дома никого нет. Полчаса — никого. Час — никого. Мы уже просто умираем.
— Пусть вещи полежат здесь, а мы пойдем хоть чаю выпьем. Где тут у вас можно что-нибудь перекусить?
— Вот так пойдешь, потом вот так пойдешь, потом вот так свернешь. Поняли?
— Нет.
— Слушай. Вот так пойдешь, вот так пойдешь, вот так свернешь. Поняли?
— Нет. А улица как называется?
— У нас в Монголии улица никак не называется.
— Но ведь таблички висят!
— Мы, монголы, таблички не читаем. Нам их русские повесили. Мы, монголы, и так все знаем.
Понуро спускаемся вниз, у входа в дом стоит мелькавший возле каравана «зеленый» монгол с пухлой улыбающейся монголкой.
— О, культкараван! — кричит он, и мы бросаемся ему на грудь ябедничать про вероломного Урса, злыдню Тую и неудачно искомую Эргхенгхей, вообще-то обязанную ждать нас с утра в партии «зеленых».
— Эргхенгхей — это я, — улыбается монголка с огромным блестящим лицом. — В четыре часа встречаемся на вокзале.
— А как вас все-таки зовут?
— Зовите меня Энхе, ничего другое вы все равно не выговорите.
Радостные, бежим в гостиницу, где в ресторане сидят остальные русские, приехавшие с экскурсии. Уже поняв, что влипли, мы прощаемся с ними так, как прощаются, идя на войну. Они набиваются в автобусы, мы
— Мне некогда, но за доллар повезу. Только быстро. — Доллар в Монголии в этот момент — огромные деньги.
— Нам только взять вещи.
Лена остается в машине (шоферу верить нельзя: передумает — уедет, сознание у них совершенно экзистенциальное), а мы с Мишей, пританцовывая, скачем на четвертый этаж многопартийного муравейника. Как дивно, как славно все устроилось!...
Двери партии «зеленых» закрыты!
Сначала мы немеем, потом стучим, потом пытаемся взломать. Все бесполезно. Мы носимся с дикими воплями по этажу, запрыгивая во все партии подряд, — нигде не понимают по-русски! Наконец пышный дядька в кабинете соглашается выслушать нас. Мы сбивчиво объясняем, зачем нам дверь в партию «зеленых». Как крупный начальник, он требует изложения подробностей от Авраама. Затем он кладет передо мной лист бумаги.
— Пишите! — говорит он.
— Что писать?
— Пишите, что партия «зеленых» плохо работает! Я начальник всех партий, я партийный контроль, я их всех контролирую. Я с ними разберусь по вашему заявлению.
— Нас не интересует работа партии «зеленых»! Нас интересуют наши вещи! Мы опаздываем на поезд! Внизу нас ждет машина!
— А кто вы сами будете? — спрашивает он, внимательно разглядывая длинноволосого хипповатого Мишу Угарова и орущую меня в кожаных штанах, запыленных в вояже. И тут я врубаюсь, что делать.
— Вот что, — говорю я ему тоном офицера рядовому, заснувшему в карауле. — Мы три известных журналиста из Москвы. Мы описываем все, что произошло по пути следования каравана культуры, и все это будет напечатано в газете.
— Какая газета? — напрягшимся голосом спрашивает он.
— Литературная, — ведь уже все равно, что врать.
— О, душевная газета, — расцветает он, что-то говорит по-монгольски подчиненному, и тот испаряется. — Я послал его вниз за ключами. Там есть ключи от всех комнат. Я сам писатель, поэт. У меня книга вышла. Я три раза был в России, меня даже на русский переводили. Немножко. Оставьте телефон, может, я в вашей газете стихи смогу напечатать.
Я швыряю визитку, на которой английскими золотыми буквами написаны мои глупейшие титулы специально для таких, как этот тип. Визитка производит на него грандиознейшее впечатление. Он читает ее минут десять сначала без очков, потом в очках, потом еще раз для верности без очков, при том что, понятно, ни одной английской буквы он не знает. Миша стоит бледный, как небо над Улан-Батором, я готова вцепиться в толстые щеки партийного контролера. На часах ровно четыре — время нашей встречи с Энхе на вокзале. Мы мечемся по кабинету, как раненые звери.