Меня зовут Женщина
Шрифт:
— Энхе, почему одеяла такие маленькие?
— Моя сестра работает в детский сада, — гордо сообщает Энхе.
Идиллия. У костра пожилая монголка варит антисанитарный суп из только что блеявшего барана, Ричард фальшиво играет на трубе, Анита разыскивает что-то в очередной раз потерянное, Науми и Денси неподалеку от палатки занимаются любовью, Елена и Елле философствуют о мировом кинематографе, пожилая норвежка добросовестно описывает промышленный комбинат в путевом дневнике, ее муж беззастенчиво клеит монгольскую повариху, а мы сидим и радуемся детским одеялам. Надо сказать, что общаемся мы своеобразно: монголы понемногу говорят по-русски, Миша по-английски,
Прошлую ночь Ричард и Анита, влекомые теплом и экзотикой, ночевали в монгольской юрте на краю горизонта.
— Там очень тепло, но очень плохо пахнет, — сообщают они. Вечером на веселой маленькой лошадке приезжает парень из той юрты с головой, круглой, как глобус, и воплем:
— Пиленка! Пиленка!
Через час расспросов и логических построений в языковых джунглях выясняется, что Анита фотографировала его, что его никогда в жизни никто не фотографировал и он приехал за фотографиями, чтоб она достала из фотоаппарата пленку, которую он представляет как свернутый внутри рулончик фотографий, и отрезала ему ножом его кусок. Все терпеливые уверения в том, что пленку надо проявлять, кажутся ему обманом сговорившихся белых против аборигена.
— Диктуй адрес, Анита пришлет фотографии, — убеждаем мы по-русски, а Анита матерится бойким голландским матом.
— Пиши так: Монголия, Эрденет, комбинат, рабочий Сахурбек.
— А адрес у тебя есть? Улица, дом? Он пожимает плечами.
— Пришлет пиленка? Не пришлет пиленка! Обманет Сухарбек!
— Пришлет, пришлет.
Однако Анита не вызывает у него доверия, и, чтобы не рисковать, он выкрадывает пленку вместе с фотоаппаратом, что выясняется, когда вся компания находится далеко-далеко от юрты, где Анита опрометчиво щелкала затвором.
На третий день братанья с монгольской степью доставляют переводчицу, худосочную, злющую девку, учившуюся в Германии и делающую вид, что не знает ни слова по-русски, чтобы не распыляться на нас. Она из другого монгольского рода, и семья Энхе дружно презирает ее. Она спит в нашей палатке, изображая из себя глубокую европейку, между пожилой норвежской парочкой, на которую сразу кладет глаз. В первый же вечер она забирается к бывшему военному на колени, в ответ на что его супруга, пожилая вольсдорфка, вместо того, чтобы стряхнуть переводчицу и продизенфицировать мужние штаны, начинает произносить вдохновенные тексты о братстве Запада с Востоком и называть немытую особь своей монгольской дочерью. Семья Энхе громко осуждает переводчицу, объясняя нам, что она позорит всех монгольских женщин, но при этом активно подкладывает под Ричарда младшую сестру Энхе, двадцатилетнюю красавицу Аюну, предполагая за ним Денежки.
Однако только у монголов может возникнуть подобное впечатление о Ричарде. Поехавший в караван так же, как и Анита, на муниципальные франки, родившийся в Африке, Ричард живет в крохотной комнатке города Страсбурга и, мотаясь по странам четвертого мира с миссией, вроде караванной, выдает себя за профессора английского языка и фортепьяно. Что касается английского, то все же язык родной, но когда он подходит к фортепиано или прикладывает к трубе хорошо очерченные губы, то шарм меркнет, потому что слух не ночевал в рыжеволосой породистой головке Ричарда. Однако о способен втереться в любую компанию на любой части земного шара, мгновенно овладеть ее разговорным языком, латая дыры
Глаза у него разбегаются: хорошенькая, но совершенно бесполая Анита, вечный Епиходов, с которым на дню случается сто несчастий, собирается после Монголии продолжить с ним путешествие по русским северным деревням. Экзотическая Аюна предлагает навсегда остаться в Улан-Баторе, что в переводе означает «хочу жить в Страсбурге на твои франки». Я предлагаю ему отправиться на мою дачу и за деньги погувернерствовать над моими сыновьями, готовящимися к английскому экзамену для поступления в лицей.
— Я должен подумать, — говорит Ричард с трагическим видом. В присутствии Аниты он вынужден говорить со мной по-русски, в присутствии Аюны — по-немецки, когда все оказываются вместе, он затыкает себе рот трубой. В палатке Ричард спит между мной и Анитой, и у меня большой простор для набирания очков, однако Аюна тайно подкармливает его, и ближе к завтраку мое кокетство становится неконкурентоспособным.
Четырнадцатилетняя Науми, крупная сексапильная девчушка, все время лежит под кустом в объятиях Денси, иногда подходя к Елене и мяукая: «Ма, вытащи мне занозу из пальца!», «Ма, меня кто-то укусил, подуй!»
— Все голландские девочки начинают половую жизнь в этом возрасте, — объясняет Елена. — Если это будет позже, появится комплекс неполноценности, я предпочитаю, чтоб это было у меня на глазах, и сама покупаю ей противозачаточные средства. Она всегда знакомит меня со своими бой-френдами. Если родители делают вид, что не знают, что их половозрелый ребенок имеет партнера, это кончается абортом.
Елена — блистательная баба, она феминистка, профессор философии, руководитель небольшого театра, много лет посвятила восточной духовной практике, а теперь осуществляет проект постройки квартала деловых женщин в Амстердаме.
Денси и Елле — бывшие одноклассники. Денси обучается в престижном американском университете, Елле — будущий режиссер. Его идеал — Хичкок.
— Феллини? Тарковский? Это старо! И потом это слишком умно для Голландии, в которой никогда не было собственных великих режиссеров, — говорит Елле.
— Надо собираться, мы едем в Молост, — вдруг командует Энхе. Складываемся, садимся в автобус и едем часа четыре по жаре.
— Зачем мы едем в Молост, Энхе? Там красиво?
— Красиво. В Монголии везде красиво, но в Молосте у меня тоже живут родственники.
Мы тормозим возле странного сооружения, оказывающегося кучей мусора с фарфоровой фигуркой Будды наверху.
— Монгол едет, монгол бросает мусор в кучу. Бросит мусор на землю — будет авария, бросит мусор в кучу — не будет аварии. Так мы верим, потому Монголия чистая, — объясняет Энхе.
Что касается аварий, то наш шофер с внешностью убийцы все время глушит страшное пойло из сыворотки крепости водки, объясняя, что в нем много витаминов. Когда автобус на двух колесах преодолевает очередную тропку, прижатую к пропасти, «фричики» громко рукоплещут и кидают ему доллар. Понятно, что по пути следования он выбирает дорожки погористей. «Фричикам» хочется ощущений, а нам хочется остаться в живых, наши взгляды в очередной раз не совпадают. Им кажется, что за кадром монгольской экзотики стоит естественная логика правового государства. Мы понимаем, что если нас сбросят в пропасть, отравят или съедят, то Тую ненадолго посадят в тюрьму, куда родственники будут носить ей свежую баранину, кумыс и свежие партийные газеты. Но западным туристическим сознанием феодально-рыночно-первобытнообщинный строй непостижим.