Меняю курс
Шрифт:
Отдельные действия анархистов я приписывал их недопониманию ситуации, другие - недоверию, которое они питали к профессиональным военным. Трудно было представить, что все делалось сознательно.
О попытках ФАИ установить свои порядки в авиации я несколько раз говорил со своими друзьями - республиканцами и социалистами и, естественно, обращался к ним за советом и помощью. Но к моему удивлению, известные мне политические деятели всегда вежливо старались избегать обсуждения этой проблемы: республиканцы - под предлогом отсутствия у них сил противодействовать ФАИ, социалисты - из-за излишней осторожности или боязни столкновения с анархистами. [353]
А Прието, министр авиации, ответственный за все, что происходило в воздушных силах, когда заходила речь об этом щепетильном деле, ссылался на нежелание вступать в конфликт с Ларго Кабальеро.
Их поведение меня дезориентировало. Я не понимал, почему республиканская и социалистическая партии, где у меня имелось много друзей, знавших мою искреннюю преданность республике, никогда не помогали в решении этой серьезной политической проблемы. Зато Объединенный союз социалистической молодежи и коммунистическая партия, с которыми я не был непосредственно связан, всегда, без моей просьбы, оказывали мне действенную помощь, не колеблясь, выступали против тех, кто пытался подорвать дисциплину и осложнить обстановку на аэродромах.
Все это убеждало меня в том, что политическая изоляция ограничивала мои возможности действовать. Передо мной со всей серьезностью стал вопрос о вступлении в какую-либо политическую организацию. Я был убежден, что тогда и как командующий авиацией смогу принести больше пользы.
Республика переживала тяжелые времена. Фашистская армия, состоявшая в основном из марокканских частей (беспрерывно пополняемых новыми призывами, проводившимися на севере Африки не без помощи французских властей) и Иностранного легиона, набранного из всякого рода подонков, находившихся в конфликте с правосудием своих стран, снабженная оружием, присланным из Италии и Германии, и поддерживаемая мощной германо-итальянской авиацией, нагло именовалась франкистами «национальной». Эта «национальная» армия быстро продвигалась к столице Испании, не встречая серьезного сопротивления со стороны плохо вооруженных, необученных, беспрестанно подвергавшихся бомбардировкам и обстрелам фашистской авиации отрядов народных ополченцев.
Положение нашей авиации с каждым днем становилось все более трагическим. Постоянно участвуя в боях против численно превосходящего нас противника, мы несли большие потери в людях и технике. Оставшиеся в живых летчики были сильно переутомлены. Настал день, когда я отдал приказ: «Поднять в воздух истребитель» - мы располагали лишь одним самолетом! С фронта беспрерывно поступали требования выслать помощь (при этом употреблялись вполне объяснимые в той ситуации далеко не светские выражения). [354]
Нас спрашивали: почему, в то время как противник безнаказанно бомбит республиканские войска, мы не вылетаем на вызовы? Но я же не мог сказать им правду!
В то трагическое для республики время, когда у нас уже не осталось самолетов и фашисты стояли у ворот Мадрида, я решил вступить в политическую партию. Очевидно, в обычных условиях, поскольку у меня не было ясных представлений ни об одной из них, я пошел бы поделиться своими намерениями и попросить совета у дона Прието. Но тогда у меня была только одна забота - помочь выиграть войну. Все остальное не имело значения.
О людях я судил по их поведению в эти тяжелые для республики дни. Так же я судил и о политических партиях. Их уставы и программы были для меня чем-то второстепенным. Единственное, что интересовало меня, - их вклад в борьбу с фашистами.
В результате размышлений я пришел к выводу, что наибольший вклад в борьбу вносят две партии - Объединенный союз социалистической молодежи и коммунистическая партия. Однако для Союза молодежи я не подходил, поскольку был уже не так молод. Следовательно, я должен вступить в коммунистическую партию.
Но я очень мало знал об этой партии. Мои представления о ней, сложившиеся под влиянием Прието и моих друзей - социалистов и республиканцев, были нелепы и далеки от действительности.
Я вновь все серьезно обдумал. Однако известные мне факты говорили в пользу коммунистов. Я вспомнил их отношение ко мне на аэродроме в Севилье, где против меня устроили заговор фашист-командир и его офицеры, затем вспомнил замечательное поведение коммунистов в первые дни войны и их самоотверженный героизм при обороне Мадрида. Никогда не забуду, какой поддержкой явилась для меня тактичная помощь группы механиков и солдат на аэродроме в Хетафе.
Все эти люди, как я позже узнал, были коммунистами. В любых самых трудных ситуациях они умели принять наиболее правильное и эффективное решение. Позднее, когда враг приблизился к Мадриду, а наша авиация была почти полностью уничтожена, некоторые республиканцы стали падать духом. Тогда коммунисты провели работу среди личного состава и подняли настроение у людей. Кроме того, часть коммунистов отправилась на передовую, проходившую совсем [355] близко от города, чтобы объяснить товарищам, командовавшим частями, почему авиация не может оказать помощи, защитив таким образом престиж наших воздушных сил.
На протяжении всех этих трудных месяцев я наблюдал на аэродромах и на фронте, как мужественно вели себя коммунисты. Я убедился, что они действительно хотят выиграть войну, защитить республику и народ и делают все возможное, чтобы добиться этого. Их организованность и дисциплина могли служить примером для других партий и организаций. Они смело выступали против хаоса и беспорядка, наносивших вред нашему делу. Одним словом, это были истинные патриоты. А так как себя я тоже считал патриотом и тоже хотел выиграть войну, решив все отдать для победы над врагом, к крицу 1936 года, после откровенной исповеди перед своей совестью, я обратился с просьбой о принятии меня в Коммунистическую партию Испании.
Теперь хочу рассказать, как проходило мое вступление в партию, хотя мой рассказ, видимо, разочарует кое-кого из тех, кто находится под влиянием некоторой пропаганды.
Коммунистов обвиняли в прозелитизме, то есть в том, что они старались привлечь в свои ряды людей, занимавших важные государственные посты. Что касается меня, должен сказать, что ни один из них даже не намекал мне о вступлении в их партию.
Поэтому, когда я решил стать коммунистом, я не знал, как это сделать и к кому обратиться. Единственными коммунистами, с которыми я дружил и мог бы посоветоваться, были капитан Гонсалес Хил, Луис Бургете и Эрнандес Франк, но первые два погибли в начале войны, а Франк находился в Северной зоне.