Меняю курс
Шрифт:
Аэродром в Леоне оказался единственным, перешедшим на сторону мятежников. Его командир, майор Хулиан Рубио, обманул нас. Ему доверили этот пост именно потому, что считали преданным республике.
Аэродромом в Севилье фашисты-офицеры овладели с помощью артиллерийских батарей под командованием Кейпо де Льяно. Фашисты арестовали командира аэродрома майора Эстеве и убили капитана-республиканца Луиса Бургете.
Военно- воздушная база в Лос-Алькасересе (Мурсия) и после смерти своего командира майора Рикардо Бургете продолжала оставаться верным оплотом республики. В первые же дни мятежа ее личный состав принял активное участие в подавлении выступления франкистов в разных районах зоны.
Быстрые и энергичные действия летчиков Лос-Алькасереса, штурмом захвативших морскую военно-воздушную базу в Сан-Хавиере, бывшую крупным центром мятежа, сыграли решающую роль в судьбе Картахены и флота. Взятые в плен офицеры были переданы морским властям, верным республике.
В Барселоне авиация с первого же дня перешла на сторону правительства, эффективно помогая подавлению мятежа в городе.
* * *
После смерти Нуньеса де Прадо республиканская авиация осталась без командующего. Мы стремились максимально содействовать подавлению мятежа, но нам не хватало общего плана действий.
Несколько самолетов, находившихся в распоряжении майора Сандино, командующего воздушными силами Барселонского округа, обслуживали Арагонский фронт.
Майор Ортис, командир базы в Лос-Алькасересе, поддерживал со своими летчиками Андалузский фронт. Я действовал как командующий воздушным округом в Мадриде, хотя никто не поручал мне этого.
Предательство большинства офицеров, перешедших на сторону врага или укрывшихся в иностранных посольствах, явилось причиной того, что сержанты, механики и солдаты с недоверием относились и ко многим из тех офицеров, которые остались на республиканской территории. Это было одной из причин, почему даже без официального назначения летный персонал с первого же дня считал меня своим начальником. [343]
Действия авиации в течение первых недель определялись ошибочным представлением о характере и масштабах начавшейся в стране гражданской войны.
Мы были убеждены, что, прилагая максимальные усилия, сможем подавить восстание в течение нескольких дней или, самое большее, недель. Поэтому действовали так, как если бы каждый день борьбы был последним. В результате - огромные потери в людях и технике. И, как начальник, я нес ответственность за это. Мы потеряли лучших летчиков, а те, кто остался жив, были истощены борьбой в столь невыносимо трудных условиях.
Эта ошибочная оценка положения в стране отчасти имеет оправдание. Я знал о прибытии самолетов из Италии и Германии, но не допускал мысли, что эти страны непосредственно вмешаются в нашу войну. Они посылали на помощь мятежникам целые эскадрильи истребителей и бомбардировщиков. Таким образом уже вскоре силы восставших в количественном отношении значительно превышали наши{136}.
Я не мог также предполагать, что так называемые демократические государства будут препятствовать законному правительству дружественной страны приобретать необходимые для ее обороны средства; что такая страна, как Франция, во главе правительства которой стоял лидер социалистической партии Леон Блюм, откажется продать нам оружие, нарушив не только законы международного права, но и договор с Испанской республикой, одна из статей которого предусматривала покупку у французов вооружения и военных материалов; что «демократические» страны позволят многочисленным эскадрам Германии и Италии, их подводным лодкам с первых же дней войны так нагло действовать в поддержку мятежников, нападая на суда, направляющиеся в республиканскую зону, и обстреливая различные пункты на побережье; а диктатор Салазар предоставит в распоряжение Франко все имеющиеся у него средства.
Иначе говоря, строя расчеты на быстрое подавление мятежа, я никогда не думал, что республика, законно установленная в Испании, вынуждена будет вести борьбу не только против мятежных генералов, но и против таких мощных [344] государств, как Германия и Италия. Я надеялся, что, приложив максимальные усилия, мы в короткий срок сможем подавить мятеж. И это несомненно случилось бы, если бы нас, республиканцев, оставили один на один с мятежниками.
* * *
Президент Асанья и другие руководители республики, убедившись в том, что Франция, Англия, США и другие «демократические» страны не окажут помощи республике, и чувствуя себя не в силах возглавить освободительную борьбу народа, приняли решение об отставке правительства Хираля. Был сформирован новый кабинет во главе с лидером социалистов Ларго Кабальеро. В него вошли представители социалистов, коммунистов, республиканцев, каталонских и баскских националистов, то есть всех партий Народного фронта.
Впервые в Испании было создано министерство авиации во главе с Прието. На второй день своего существования правительство опубликовало постановление о назначении меня командующим воздушными силами республики. Хотя с самого начала мятежа я фактически выполнял эти обязанности, известие привело меня в сильное замешательство. Чем больше я думал о трудном и сложном деле, порученном мне, тем больше чувствовал, что оно мне не по силам. Я не имел достаточной подготовки и квалификации для столь ответственного поста. Даже в мирное время, при наличии хорошо налаженного управленческого аппарата, он ответствен и трудоемок. В тех же условиях, то есть в разгар гражданской войны, при отсутствии генерального штаба и вспомогательного персонала, мое новое назначение было настолько ответственным, что я не мог его принять. Кроме того, я считал, что у нас слишком мало командиров-республиканцев, чтобы заставлять их заниматься канцелярскими делами. Я решил отправиться к министру и изложить ему свои возражения. Прието был человеком хитрым, дальновидным и к тому же хорошо знавшим меня. Он предвидел подобную реакцию и заранее продумал ответ. Совершенно спокойно Прието возразил, что моя новая должность - это не теплое местечко. Он прекрасно представляет все трудности и огромную ответственность, возложенную на меня. Однако правительство, назначая меня на этот пост, было уверено, что я не отступлю перед трудностями. Короче, он сказал именно то, что могло убедить меня.
Тот период вспоминается мне как кошмарный сон. Я по-прежнему большую часть времени проводил в воздухе, но [345] теперь после боевых полетов, вместо того чтобы немного отдохнуть и поспать, должен был идти к министру и обсуждать с ним текущие дела, а также решать тысячи необычайно сложных в тех обстоятельствах проблем.
Конечно, я мог меньше или совсем перестать летать и заниматься только своими непосредственными обязанностями командующего. Но, стремясь всей душой разгромить фашистов, а также хорошо зная авиаторов, я понимал, что должен показывать пример. Без этого я не имел бы морального права требовать от летчиков выполнения опаснейших заданий. Они должны видеть, что их командующий во время боевых операций не болтается где-то на безопасной высоте, беседуя с богом, а летит ниже других. Когда же было нужно выполнить особенно сложное задание, например совершить дальние ночные бомбардировки или лететь в Сан-Себастьян, чтобы отпугнуть крейсер «Сервера», обстреливавший побережье, я садился в «Дуглас» и сам руководил полетом.
Тысячи обстоятельств сделали для меня тот период особенно тяжелым и неприятным. Я не был похож на генерала, испытывающего наслаждение во время сражения. Бои никогда не доставляли мне удовольствия. Мне всегда требовалось приложить немало усилий, чтобы заставить себя достойно выполнять свои обязанности. Мне было известно и другое: попади я в руки фашистов, они жестоко расправятся со мной.
Я не могу понять, как нормальным людям, если они не умалишенные и не садисты, может нравиться война. Для меня она - самое большое бедствие, какое только может испытывать человек.