Мера отчаяния
Шрифт:
— А потом?
— Не уверен, что понимаю ваш вопрос, синьор Лембо, — сообщил Брунетти, выглядывая из окна: на крышу здания на том берегу канала садился голубь.
— Что будет после того, как на нее наложат штраф?
— На этот вопрос я не могу ответить.
— Почему?
— Ведь штраф будет наложен на мою жену, а не на меня.
Сколько раз еще повторять одно и то же?
— А каково ваше мнение касательно этого преступления?
— У меня нет никакого мнения, — отрезал Брунетти. «А если и есть, — добавил он про себя, — то уж прессе я его сообщать точно не намерен».
— Я нахожу
— Ничем не могу вам помочь, — произнес комиссар и завершил разговор: — Если у вас нет больше вопросов, синьор Лембо, желаю вам всего хорошего. — Он положил трубку, достаточно долго ждал, пока линия освободится, снова снял трубку и набрал номер оператора. — На сегодня — больше никаких входящих звонков!
Затем Брунетти связался со служащим архива и назвал ему фамилию подозреваемого из Амстердама, попросив проверить, привлекался ли тот раньше, и, если да, срочно связаться с голландской полицией. Он приготовился выслушать протесты — мол, объем работы у сотрудников архива настолько велик, что они и дышать-то не успевают! — однако ошибся: ему обещали сделать нужную выписку после полудня и подтвердили, что вышеупомянутое лицо действительно ранее привлекалось к суду.
Остаток утра Брунетти отвечал на письма и строчил отчеты по двум делам, которые на тот момент вел и ни в одном из которых не достиг особого успеха.
В начале второго он встал из-за стола, вышел из кабинета, спустился по лестнице и пересек вестибюль. Дежурного у дверей не оказалось, но в этом не было ничего странного: ведь во время обеденного перерыва все кабинеты обычно закрыты, поэтому посетителей в здание не пускают. Брунетти нажал на кнопку, открывавшую большую стеклянную дверь, и толкнул ее. Холод проник в вестибюль, комиссар поднял воротник, кутая подбородок в плотную ткань пальто. С опущенной головой он вышел на улицу — и попал в самое пекло.
Первым знаком надвигающейся катастрофы послужила резкая вспышка света, потом еще одна и еще. Он упорно глядел в землю и увидел лишь приближающиеся к нему ноги — пять или шесть пар, двигаться дальше стало невозможно, и ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть на преграду.
Пять человек с микрофонами окружили его плотным кольцом. За их спинами плясали еще трое с видеокамерами, нацеленными на него, — красные лампочки ярко горели.
— Комиссар! Правда ли, что вам пришлось арестовать собственную жену?
— Суд состоится? Ваша жена наняла адвоката?
— Как насчет развода? Это правда?
Микрофоны качались перед ним, и Брунетти с трудом подавил в себе гневное желание смести их все рукой. Они застали его врасплох, их голоса звучали все громче и громче, вопросы сыпались один за другим. Он слышал лишь обрывки фраз:
— Тесть… Митри… Свободное предприятие… Помехи осуществлению правосудия…
Он сунул руки в карманы пальто, снова опустил голову и решительно двинулся вперед. Наткнувшись грудью на какого-то журналиста, он все равно продолжал шагать и дважды наступал на чьи-то ноги.
— Вы не можете просто так уйти… Обязательства… Право знать…
Перед ним снова выросла чья-то фигура, но он шел дальше, низко
Они преследовали его на протяжении нескольких минут, но он не замедлил шага и не обращал внимания на их присутствие. Потом внезапно свернул на узкую калле. Некоторые репортеры, плохо знавшие Венецию, вероятно, испугались темноты переулка, другие отстали — за ним никто не пошел. Добравшись до перекрестка, он повернул налево и двинулся вдоль набережной канала, оглянулся — никого.
Из телефонной будки на кампо Санта-Марина комиссар позвонил домой. Паола сообщила ему, что оператор с камерой обосновался напротив входа в квартиру и трое репортеров долго мешали ей войти, пытаясь взять у нее интервью.
— Значит, я пообедаю где-нибудь в кафе, — сказал он.
— Прости, Гвидо, — проговорила она. — Я не… — Она осеклась, а ему нечего было сказать в ответ на ее молчание.
Да, похоже, она все-таки не представляла всех последствий своего поступка. Очень странно для такой умной женщины, как Паола.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Вернусь на работу. А ты?
— У меня не будет занятий до послезавтра.
— Ты же не можешь все это время просидеть дома, Паола.
— Господи, это все равно как в тюрьме…
— В тюрьме хуже, — уверил ее Брунетти.
— Ты придешь домой после работы?
— Конечно.
— Правда?
Он хотел сказать, что ему некуда больше идти, но понял, что она неправильно истолкует его слова, если он сформулирует свою мысль именно таким образом. Поэтому он произнес:
— Я больше никуда не хочу идти.
— О, Гвидо! — выдохнула она. — Ciao, amore — пока, любимый! — И положила трубку.
10
Он сразу же забыл про все эти нежные чувства, как только увидел толпу, ожидавшую его по возвращении у дверей квестуры. Пока он шел от моста Понте-деи-Гречи к сборищу представителей прессы, в голове его проносились «птичьи» метафоры: вороны, коршуны, гарпии сгрудились перед квестурой плотным полукольцом, и для полноты картины не хватало лишь разлагающегося трупа у их ног.
Один из них заприметил Брунетти — глазки бы ему выколоть! — и, не сообщая о его появлении своим товарищам, скользнул в сторону, заторопился навстречу комиссару, держа в руке микрофон, словно хлыст, каким погоняют скот.
— Комиссар! — начал он, находясь еще в метре от Брунетти. — Dottore Митри уже решил выдвинуть против вашей жены гражданский иск?
Брунетти остановился и улыбнулся:
— Полагаю, вам лучше спросить об этом Dottore Митри.
Пока он отвечал, толпа ощутила отсутствие своего коллеги и все головы обернулись, словно охваченные коллективным спазмом, на голоса. В то же мгновение все сорвались с мест и помчались к Брунетти, держа перед собой микрофоны, будто пытаясь поймать ими слова, словно их следы еще могли витать в воздухе вокруг комиссара.