Мэри Роуз
Шрифт:
— Я никогда не мог стоять ровно, — ответил он. — У меня искалечена нога.
— Это знак того, что ты отмечен дьяволом. И зачем ты зовешь его сейчас? Может быть, тебе нужна его сила, чтобы не поддаться мне, а продолжать сюсюкаться со своей доской?
Она подскочила к нему, оторвала руку от виска.
— Она хоть знает, что ты трешь виски, которые она так любит целовать, чтобы вызывать демонов?
Он оттолкнул ее, поднял взгляд.
— Неужели ты не можешь прекратить нести эту жалкую чушь, Джеральдина? Если бы был такой демон — неужели ты всерьез веришь, что ему было бы дело до того, что я что-то тру? У меня болит голова. Вот и все.
Всего одно мгновение Джеральдина недоверчиво таращилась на него, а потом увидела сама: пульсирующие жилки на висках, подрагивающее веко, затуманенный от боли взгляд. Ей вдруг показалось, что она слышит голос своего брата: «Энтони не дьявол! Он человек, истекающий кровью и корчащийся от боли, когда его пытают, человек, который никак не поймет, в чем его обвиняют, и который проходит через все круги ада из-за предательства твоего мужа».
Казалось, в ней что-то треснуло пополам — корсет с железными ребрами, сжимавший грудь. Она любила его потому, что он был неуязвим, потому что он повелевал демонами и был в союзе с дьяволом, и внезапно все очарование исчезло. Он человек. Среднего роста, хрупкого телосложения, темноволосый и кареглазый, в нем нет вообще ничего демонического. Мужчина, который не может нормально ходить и трет виски, когда у него болит голова.
Вся жизнь промелькнула у нее перед глазами. В детстве она ненавидела его за то, что ей казалось, будто он обладает большей властью над слабым и мечтательным Сильвестром, чем она. При этом они всегда должны были быть вместе, две черные души среди белоснежных, два порождения зла в толпе добрых людей. Ее отец, Сильвестр, волосатая тетка и «доска» — никто из них не мог понять ни ее, ни его, потому что они ничего не знали о грехе и никогда не ведали, как силен и непреодолим зов бездны.
Он видел ее на солончаке, он был единственным, кто знал ее всю, и это его не пугало. Вскоре после этого он убил своего брата, совершил противоестественный грех, и люди отшатнулись от него. Сама она с трудом прикончила блохастую кошку, а он ленивым движением руки стер с лица земли родную кровь.
Люди болтали, будто неуклюжий Мортимер Флетчер вовсе не его отец, кто-то оплодотворил чернобровую Летисию, от кого он и унаследовал свою козлиную ногу. Его бросили в темницу, городские присяжные судили его, но его отец, повелитель тьмы, хранил его, и мальчишку вынуждены были отпустить. Когда его били дубинками пятеро взрослых мужчин, когда его порол священник, он не чувствовал ничего, лишь пожимал плечами и уходил, не моргнув глазом.
Лишь одно касалось его. Руки этой «доски», гладившей его лицо.
Он был неназываемым. Единственным человеком, внушавшим Джеральдине страх, который она испытывала только перед смертью, падением в пустоту. Сильвестр постоянно говорил, что убийство брата было несчастным случаем, из-за которого сердце его очерствело. В конце концов она должна была проверить это. Роберт, этот шут, сыграл ей на руку, еще и послал на помощь нидерландца. Она хотела снова заставить его пережить смерть брата, и если Сильвестр был прав, если неназываемый мог чувствовать, как все люди, то он должен был сломаться. Но он стерпел душевную пытку, как и телесную. «Он от дьявола, — подумала она тогда, — иначе и быть не может!»
Теперь же он сидел напротив нее, мучаясь от боли, лишенный всей власти.
— Детские глупости, — сказал он и был прав. Он человек, а вовсе не демон. С трудом поднялся, подошел к поручням, его стошнило в реку. Джеральдина испытывала болезненное отвращение перед всеми вязкими жидкостями, которые выделяли люди: слюной, соплями, рвотой, но сейчас отвращения не было и следа. Было лишь желание покончить с его мучениями. Его тошнило ужасно, сначала он плевал кровью, затем желчью. Цепляясь за поручни, он тяжело дышал, лицо его покрылось испариной. Потом он наконец остановился, но живот его все еще судорожно сжимался.
Джеральдина подошла к нему, коснулась спины. Казалось, он не заметил ее.
— Энтони! — позвала она его. — Позволь мне помочь тебе. Тебе нужно прилечь.
Он повернул к ней изможденное лицо. Глаза блестели, волосы спадали на лоб. Он ослаб и был совершенно беспомощен, а еще до смерти устал. Она любила его.
— Все в порядке, — произнес он, отступил на шаг, пытаясь выпрямить спину.
— Часто у тебя такое бывает?
— Временами.
— Тебе нужно вызвать врача. Хорошего. Я позабочусь о том, чтобы тебя осмотрел придворный врач.
— Не трать деньги, — заявил он.
— Но ведь нужно что-то делать!
— Нет, — произнес он. — Врачи сделали все, чтобы подлатать эту развалину, но, если дерево сгнило, ничего не поделаешь. Если я имею дело с кораблем, то просто вставляю в обшивку новую доску, но что делать с таким хрупким материалом, для которого даже нет запчастей?
Ей не хотелось понимать его, как бывало обычно, но сейчас каждое слово было понятно. Его рвало кровью. Его желудок разрушен, он уже не вылечится, и она виновата в этом. Он смертен и не доживет до старости. Не обращая внимания ни на что, она обняла его и прижала к себе. На глазах выступили слезы.
— Так не должно быть. Мы найдем других врачей. Я не позволю тебе погибнуть из-за этого.
— Эй! — Он взял ее за подбородок и, несмотря на морщины вокруг глаз, вдруг показался совсем юным. — Мы просто хотели разогнать дурную кровь, но ты не можешь отнять у меня нашу вражду.
— Я никогда больше не буду твоим врагом. Я люблю тебя.
Он высвободился и рассмеялся.
— Довольно. Это еще хуже, чем болтовня про демонов. Иди в каюту, превращайся снова в порядочную женщину, и я отвезу тебя обратно во дворец.
— Я не хочу во дворец. Я хочу остаться с тобой.
— Давай не будем, ладно? Мы оба хороши, но пока об этом знаем только мы, два трусливых существа, можно еще выйти сухими из воды и просто забыть об этом.
— Забыть?
Неужели он действительно думал, что она может забыть хоть слово, хоть жест, хоть один вздох?
— Мы должны быть вместе, Энтони, — сказала она ему, увидев его снова. — Ты и я. Две черные овцы в белом стаде Портсмута.
Он редко показывался при дворе, и она была вынуждена найти его в гавани. Это было опасно, поскольку Роберт тоже бывал там, но она отбросила опасения. У нее, Джеральдины, было что-то, чего не могла дать ему его Франческа. Наверное, «доска» слишком суха, чтобы плодоносить, но в животе у Джеральдины рос ребенок.