Мэри Роуз
Шрифт:
Ты отнимаешь его у меня и убиваешь его, чтобы наказать меня, Роберт Маллах, королевская марионетка. А меня ты хочешь пощадить, потому что часть тебя никогда не переставала любить меня. Неужели же ты не знаешь, что я не переживу его смерти?»
Возможно, легче было бы умереть вместе, чем выносить дольше эту иссушающую тоску. Наверняка было бы лучше лечь с ним в землю, чем позволить «доске» жить с ним. Несмотря на это, мысль о том, что его казнят, мучила Джеральдину, словно внутри у нее зияла кровавая рана.
Казнить за прелюбодеяние. За то, что на протяжении нескольких давно минувших ночей он делал женщину счастливой. Хоть кто-то когда-то делал счастливой ее? Давид, нидерландец, или кто-то из тех, кому она позволяла что-то в обмен на услуги? Хоть кто-то из мужчин улыбался ей так, что спадали оковы с сердца?
«Тебе придется умереть за свою улыбку, любимый. Не за сладость измятых простыней, которые, в конце концов, есть у всех — у всего двора. Маленькая Кейт Говард обманывает старого жирного короля с парнем, который моет ему зад, как некогда Уильям Комптон, который носил проволоку в прикрытии для срамного места. Тебе придется умереть за свою улыбку, за то, что под броней снежной королевы увидел девочку Джеральдину и прикоснулся к ней. За то, что я не смогла променять тебя на другого, как Кейт Говард на своих любовных качелях. За то, что мое сердце смертельно заболело, когда ты бросил меня».
Она не выдержала. Все лето ей пришлось кочевать с двором по северным графствам, пока король с гордостью старого павлина представлял всем свою шлюшку Кейт. С Робертом и Франческой, которую ее муж таскал за собой повсюду, Джеральдина была вынуждена играть роль примерной матери. Она почти не спала, усталость оставила отпечаток на ее лице, в серебристо-русых волосах появились первые седые пряди.
На плаву ее поддерживало одно — мысль об осени, когда она снова увидит его. Она уже все придумала. Ее отсутствие проучит его. Когда она вернется, он раскроет объятия, обнимет ее и признается, что не может без нее жить. Они все еще могут уехать.
Мужу в утешение они оставят дочь, которая для него все.
Вечером в день приезда она с нетерпением поехала на верфь. Она нашла его парящим вдоль корпуса огромного четырехмачтовика, на канате, обмотанном вокруг плеч и талии. Он стучал молоточком то по одной доске, то по другой, спускаясь на лебедке вниз. Она позвала его по имени, и он обернулся.
Джеральдина не общалась с мужчинами, работавшими руками. Его лицо покрывал густой загар, и было в нем что-то светлое и здоровое. Рукава рубашки были закатаны до локтей, а на предплечьях выступали толстые, словно гардели, жилы.
— Спускайся сюда! — позвала она.
Он усмехнулся, словно не было между ними ссоры и многолетних невстреч, спустился на землю.
— Как тебе?
— Кто?
Он качнул плечом в сторону корабля.
— Его зовут «Питер Помигрэнит». Он был построен у нас.
— У нас?
— В Портсмуте.
— Ненавижу корабли. — Она хотела, чтобы он обнял ее, хотела прижаться к его поднимающейся и опускающейся груди. Хотела почувствовать кровь, пульсирующую в жилке на шее.
— Ах да, — задумчиво произнес он. — Я и забыл. У тебя и твоей семьи все в порядке?
— Вежливость тебе не к лицу! — рявкнула она и уставилась на загорелый участок кожи, видневшийся в расстегнутом на шее воротничке. — Что ты делаешь с этим кораблем?
— Летом я кое-что в нем подправил, — ответил он. Глаза его сверкали. — Теперь я поеду в Портсмут и займусь его сестрой, «Мэри Роуз».
Джеральдина услышала «Портсмут» и поняла, что подразумевалась Фенелла Клэпхем. Франческа да Финоккио.
— Ты собираешься на ней жениться? — прошипела она.
Он рассмеялся:
— На «Мэри Роуз»? Боюсь, я женат на ней всю жизнь. Но когда я модернизирую ее, возможно, я наконец-то смогу аннулировать наш брак.
— Ты несешь чушь и не осознаешь этого?
— Почему же. — Он все еще смеялся. — Дай мне закончить, хорошо? Король хочет видеть этот корабль, прежде чем подпустит меня к другому.
— Да прекрати же ты наконец! — закричала она на него. — Я теряю рассудок, потому что не могу думать ни о чем, кроме тебя, а ты разглагольствуешь о проклятых кораблях! — Джеральдина была вне себя. Он поедет в Портсмут, будет ворковать у осеннего костра со своей серой мышью, в то время как сама она будет медленно, но верно загибаться.
Последующие мгновения выпали из памяти. Наверное, она вцепилась в него, стала отчаянно кричать и колотить кулаками в его грудь. Она не осознавала, что на верфи полно людей, что над кораблем такого размера мужчина не может работать один. И только когда за спиной у нее кто-то взвыл, она пришла в себя и обернулась. Позади стоял Роберт. Лицо его посерело, он вдруг стал выглядеть ровно на свой возраст.
Он не слышал, что пытался сказать ему Энтони, махнул рукой своим стражникам, которые схватили его за руки и потащили прочь.
Джеральдина безвольно позволила увести себя в карету. Когда она пришла в себя и осознала, что происходит, было уже поздно.
— Отпусти его, — молила она Роберта. — Прошу тебя, не причиняй ему вреда.
— Прелюбодею? — переспросил Роберт, отдавая кучеру приказ ехать. — Я любил этого человека, ты знаешь об этом? Я так сильно любил его, что, не раздумывая, отдал бы за него свою дочь. Но у меня вообще нет дочери, не так ли? Скорее он отдал бы за меня свою дочь, как только мой брак будет объявлен недействительным.
Как ни умоляла его Джеральдина, Роберт оставался равнодушным. Он отвез ее не в резиденцию Хемптон-корт, а в свой дом у реки, где в постели лежала и спала Франческа.
— Сегодня последняя ночь, которую ты проведешь под моей крышей, — заявил он. — Я любил тебя и любил кукушонка, которого ты подбросила мне в гнездо. И из-за этой любви я понимаю, что слишком слаб, чтобы выгнать тебя прямо в ночь или волочь в суд. Возвращайся со своей шалуньей к отцу, делай что хочешь, только не попадайся мне на глаза.