Мэри Роуз
Шрифт:
Сильвестр застонал.
— Это хуже смерти, — сказала Фенелла и замолчала.
Король коротко посовещался с Кранмером, а затем отослал их прочь, объявив, что ему нужно время, чтобы все обдумать.
— Этот дьяволенок утверждал, что может построить нам галеру, при виде которой старый Франциск побледнеет от ярости, — рассуждал он себе под нос под конец аудиенции. — Если вы хотите нанести ему удар сами, то почему бы нам, собственно говоря, не дать и графу Роберту в руки дубинку, а самим отстраниться от этой свары? Нам бы хотелось иметь чудо-оружие, которое даст отпор французским галерам, а какая же баба стоит корабля, а, Томас, скажи мне?
На причале Кранмер слегка обнял Фенеллу.
— Я восхищен вами, мисс Клэпхем. Я думал, что после Анны Болейн уже не увижу героиню, но сегодня мне довелось пережить подобное.
— Будет ли этого довольно?
Он улыбнулся ей.
— Да, я уверен, что будет. И я желаю вам мира. Господь очень бережет вас троих.
— Нас троих больше нет, — заявил Сильвестр.
— Думаю, вы ошибаетесь, мой храбрый друг, — произнес Кранмер и в качестве благословения положил руку ему на затылок.
Солнце уже зашло, когда Сильвестр и Фенелла вернулись в Суон-хаус. Для них был приготовлен ужин, но есть не хотелось.
— Пойдем, — сказал Сильвестр, взял кувшин вина и пошел вперед.
Фенелла хотела остановить его, зная, что не может сделать ничего более неправильного, нежели пойти с ним, но все же вышла за Сильвестром в огород, в беззвездную и холодную ночь.
Он остановился у зеленого забора, в зарослях крапивы, и обернулся к ней. В слабом свете, падавшем из окна кухни, его волосы блестели.
— Я люблю тебя, — произнес он. Затем бросился к ней, притянул ее к себе и поцеловал.
Было на удивление приятно. Словно они приводили в исполнение приговор, который поклялись исполнить королю: самостоятельно нанести Энтони удары, наказать его страшнее смерти. Но потом Фенелла пришла в себя и высвободилась из его объятий.
— Мы останемся здесь, пока его не отпустят, — пообещал Сильвестр. — А потом я хотел бы, чтобы ты поехала со мной домой и стала моей женой.
— Когда-то я обещала это Энтони, — вспомнила она.
— Что?
— Что я выйду замуж за тебя, если не смогу больше его выносить. Прости меня, Сильвестр. Ты заслуживаешь гораздо большего.
— Мне все равно, — ответил он. — Мне нужна ты, а не что-то большее.
— Прости меня, — снова сказала она, — я не могу сейчас принять такое решение. Сначала я должна сделать кое-что другое.
— Конечно, — ответил он. — Поверь мне, я чувствую то же самое. Я должен был бы ненавидеть Энтони и желать ему самого худшего, но не могу. Я не хочу больше видеть его, но хочу, чтобы он жил. Если король не помилует его, не знаю, что мне и делать.
— Завтра утром я поеду в Клинк, — произнесла Фенелла, вглядываясь в туман за зеленым забором. — Я должна была давно это сделать, но мужества никогда не хватало. Ты дашь мне денег? Ты говорил, что без денег мне там никто и слова не скажет.
— Не ходи туда, не причиняй себе лишних страданий.
Она обернулась.
— Я должна осудить его, не зная всех обстоятельств? Должна считать его сатаной за то, что он сделал, не зная, что его на это толкнуло?
Сильвестр понурился. Через некоторое время он произнес, глядя на мокрую траву:
— Я поеду с тобой.
Мастер де Вер, так рассказывал ей Сильвестр, был крысой, способной переплыть любую сточную канаву, если на другом конце его будет ждать кусочек сала.
— Я спустил ему целое состояние, чтобы он защитил Энтони, — говорил он по дороге. — Тогда он утверждал, что делает все возможное, но не в его власти помешать тому, чтобы некоторые вещи происходили. Сегодня же я думаю, что Роберт Маллах просто давал ему вдвое больше, чтобы он продолжал мучить Энтони.
— И тебе этого недостаточно, чтобы простить его? — удивилась Фенелла. Она перевела дух и затараторила: — Его тошнит кровью, Сильвестр. Спина похожа на изрытую во время войны землю, а ночами он в основном стонет от боли. Тебе этого недостаточно? Кто мы вообще такие, чтобы считать себя судьями, ведь за всю жизнь с наших голов не упало ни единого волоска? Неужели мы имеем право бросать камни, потому что сами без греха?
Сильвестр молчал, пока карета не остановилась в Бэнксайде.
— Хотелось бы мне, чтобы этого было достаточно, — произнес он.
— Мне тоже, — согласилась она.
В Клинке была стена с камерами вровень с землей, за решетками которых стояли пленники и просили подаяние. Перед ними сидел обтянутый кожей скелет, тоже протягивавший руку за милостыней. При каждом движении его цепь звенела. Не только этот мужчина, но и вся улица ужасно воняла.
Человек, который вышел к ним после того, как они попросили позвать начальника, был молодым обладателем круглого розовощекого лица.
— А где мастер де Вер?
— Сожалею, — произнес молодой человек в форме епископа Винчестерского. — Теперь начальник здесь я. Вы, наверное, не помните? Я Рич Форстер. Тогда, когда смотрителем был мастер де Вер, вы просили меня постричь вашему другу волосы, потому что он ненавидел паразитов. Вы хотели дать мне денег, но я не мог их принять.
— Почему же? — поинтересовалась Фенелла.
Роберт Форстер повернулся к ней.
— Человек, совершивший преступление, должен понести наказание, — ответил он. — Но что бы он ни сделал, с ним нужно обращаться по-человечески, иначе ты сам перестаешь быть человеком. С другом господина обращались не как с человеком. Мне недоставало мужества восстать против этого, и я не хотел брать деньги за свою трусость.
— То, что вы говорите об этом, — уже не трусость, — возразила Фенелла.
— Но это уже не поможет другу господина, — ответил молодой человек. — Тогда я поклялся себе, что, если эта тюрьма однажды окажется под моим руководством, я не позволю, чтобы кто-то платил за страдания человека. Ребята, которые сидят здесь у нас, плохие люди, но они не должны получать больше, чем им присудил английский суд.