Мэри Роуз
Шрифт:
— Зачем вы, корабелы, нам вообще нужны? — шутил Грег Бишофсвирт, продававший свое пиво у доков. — Во Францию мы вполне сможем ходить пешком, а бочонки вина из Гаскони будем катить по льду.
Однако Саттоны не жаловались на недостаток заказов. Это был лучший год для верфи со дня ее основания. Богатые купцы начали заказывать для себя маневренные каракки с орудийными портами, проект которых много лет назад разработал Энтони. Эти вооруженные торговые суда были способны защитить свой драгоценный груз от пиратов, а в случае войны их можно было сдавать в аренду королю. Весть о том, что на верфи Саттонов строят гораздо более надежные суда, чем в других местах, быстро разнеслась по всему югу острова.
Только в декабре остановилась тяжелая работа — инструменты едва не примерзали к рукам людей. Сильвестр и сэр Джеймс раньше приходили домой, семья окапывалась в теплых комнатах, где пахло свечным воском, сушеной лавандой, которую подбрасывали в огонь, и приправленными корицей и кардамоном сладостями.
Энтони оставался на верфи один, он зарывался в свою работу, как другие — в теплые одеяла.
Приближалось Рождество, и Фенелле хотелось отпраздновать его как следует. В прошлом году она предоставила Энтони, который как раз учился пользоваться своей истерзанной ногой, возможность остаться одному на верфи, но в этом году Фенелла прибежала к нему и стала умолять:
— Приди на двенадцать рождественских дней наверх, домой. Сделай это ради меня, это все, о чем я тебя прошу.
— Тебе это так важно?
Фенелла кивнула. Она не могла родить ребенка, не могла устроить свадьбу и наслаждаться любовью, как обычная женщина, но этого, единственного, ей хотелось ужасно: провести Рождество в своей разномастной семье, в теплом и богатом доме. Люку и Лиззи она пообещала придумать костюмы на двенадцатый рождественский день, с Карлосом и тетушкой она обговорила порядок блюд для праздничного стола, а к Новому году подготовила подарок для всех обитателей дома. Энтони должен был подарить ей это Рождество, лучик света, чтобы на протяжении мрачных месяцев у нее снова были силы отказываться от всего.
Он продолжал шлифовать рубанком жердь для бушприта, и щепки летели во все стороны. Под тонкой тканью рубашки напрягались мышцы на плечах.
— Я только испорчу всем святой праздник, — произнес он.
— Кому всем? — от страха, что он откажется выполнить ее желание, закричала она. — Сэру Джеймсу и тетушке, которые только и мечтают о том, чтобы обнять тебя? Маленькому Люку, который просто болеет тобой? В конце концов, отцу Бенедикту, для которого другие люди, кроме тебя, просто не существуют?
— Твоей матери, — спокойно ответил Энтони. — И моей. Людям, которые сбегут с мессы.
— И они важнее, чем мы с Сильвестром? — набросилась она на него.
Не переставая работать рубанком, он повернул голову и ответил:
— Нет. Если вы хотите, чтобы я пришел, вы имеете на это право.
Она подошла к нему, убрала руки с рубанка.
— Дело не в праве. Я хочу несколько дней знать, что ты в тепле, что ты в порядке, что о тебе заботятся, — как это будем делать мы.
— Я не умею этого, Фенхель.
— Но ты это все равно сделаешь? Ради меня? Твоя мать никогда не спускается вниз, моя ложится спать сразу, как только поест, а если люди во время священной мессы осмелятся поливать тебя грязью, я зажму тебе уши.
— Не делай этого, Фенхель. — Он потянулся к уху, выудил оттуда крохотную монетку, положил ей на ладонь. — Мои уши — это единственное во мне, что еще хоть на что-то годится. — Он поцеловал ее в губы, что никогда не делал первым. — Но ведь мне не придется есть жареного гуся, правда?
— Конечно нет! — Она бросилась ему на шею. — Спасибо, любимый! Я так тебе благодарна!
Их взгляды встретились. Спокойный мрачный огонь.
— Я никогда не говорю этого тебе. И ты мне не говори, иначе ты стыдишь нас обоих.
Потом он взял лошадь Сильвестра и исчез — будто бы поехал за инструментами в Саутгемптон, но для этого ему даже в самую плохую погоду никогда не требовалось больше двух дней.
Монетка, которую он выудил из своей ушной раковины, была из тонкого золота, а в краешке он просверлил дырку. Фенелла продела в нее кожаную ленту и надела на шею. Спустя какое-то время молодая женщина начала тревожиться. Погода ухудшалась, никто добровольно не отправился бы в такое путешествие. Может быть, Энтони сбежал от ее рождественских планов? Но как он мог с ней так поступить? Разве она не говорила ему, как много значит для нее этот праздник?
Она приперла к стенке Сильвестра:
— Ты знаешь, куда он поехал, ведь так?
— Боюсь, что да. — Лицо Сильвестра сморщилось, как у несчастной легавой.
— Скажи мне.
— В Лондон.
— Он не должен был делать этого!
— А что мне оставалось? — поинтересовался Сильвестр. — Отказать ему в просьбе дать коня, ударить его и заковать в цепи?
Мы не знаем, что творится у него в душе, Фенни, он ведь с нами даже не разговаривает. И если он считает, что должен еще раз побывать в этом ужасном месте, мы не имеем права его останавливать.
— Но он обещал мне быть на Рождество со мной. Он не имел права давать мне обещание, смотреть, как я плачу от радости, а три дня спустя нарушить его!
— Он пережил страшные мучения, не раскрыв рта, — с грустью произнес Сильвестр. — Даже де Вер, это чудовище, говорил мне, что никогда прежде не видел настолько храброго человека. Но в том, что касается дел сердечных, Энтони всегда был трусом. Он не может обижать нас с тобой.
— О, еще как может! И он проделывает это с хладнокровной улыбкой! — воскликнула Фенелла вне себя от гнева, который напугал ее саму. — Просто он слишком труслив, чтобы сказать нам об этом и посмотреть в лицо тем страданиям, которые он причинил.
— Ради всего святого. — Сильвестр потер лоб. — Я никогда не видел, чтобы ты так злилась, Фенни. Не убей его, когда он вернется, хорошо?
— Ничего не могу обещать. — Она сорвала с шеи монетку с такой силой, что кожу запекло. — Больше всего мне хочется потушить его в собственном соку, пока он не почернеет, не обращать на него внимания и всего один-единственный раз дать ему почувствовать, как это больно. Но знаешь, что хуже всего? Возможно, ему было бы совершенно безразлично. Он не воспринял бы это как наказание, скорее это было бы для него облегчением — он смог бы строгать свои жерди, и я бы ему не мешала.