Мэри Роуз
Шрифт:
Он зарылся лицом в ее волосы, и она затылком почувствовала, какой холодный у него нос. Некоторое время оба молчали. Затем он вынул что-то из-под камзола и вложил ей в руки. Это оказалась книга, чудесное, переплетенное кожей издание, покрывшееся пятнами от влаги.
— «La Divina Commedia» — прочла Фенелла в свете фонаря. «Божественная комедия». Человека, который написал ее, звали Данте Алигьери. Сильвестр рассказывал, что он: — король среди флорентийских поэтов и без него не покорил бы гору Петрарка, не возникло бы движение под названием Rinascimento.
— Откуда это у тебя?
— С книжного рынка в Лондоне, откуда же еще?
— Ты за этим ездил в Лондон? Чтобы купить подарки?
— Когда-то я обещал тебе привезти еще одного итальянского поэта. И ты сказала, что тебе недостает наших разговоров. Я подумал, что, может быть, читать вдвоем книгу — это лучше, чем ничего.
Фенелла провела пальцем по каждой черточке его мокрого лица, по бровям, блестящим ресницам, скулам и губам. Затем приникла головой к груди и стала слушать, как бьется его сердце. Сейчас она не знала, что сказать. По крайней мере ему. Разве что Богу. «Прошу, не оставляй нас, как просил тебя доктор Кран- мер, — взмолилась она про себя. — Даруй нам хороший год, и, если этой проклятой ране нужно железо, чтобы выжечь ее, позволь мне разделить боль с Энтони. Защити нас, чтобы никто не умер от этого».
Энтони высвободил руку, резко потер висок.
— Голова болит?
— Немного.
— Пойдем в дом, тебе нужно прилечь. Для одного дня ты сделал поразительно много. — Она взяла его за руку, чтобы отвести обратно в дом под крытой аркой.
Он прошел с ней два шага, а затем остановился.
— Фенхель!
— Что?
— Вы с Сильвестром… И сколько вы собирались скрывать это от меня?
— Что, любимый? — Сердце Фенеллы гулко застучало.
— То, что случилось с «Мэри Роуз».
18
Сильвестр
Портсмут, 1532 год
Связь между ними никогда не обрывалась полностью. Время от времени она писала ему, передавала приветы от доктора Кранмера и для проформы присылала приглашения, которые он никогда не принимал. Он писал ей реже, гораздо короче, но всегда с уважением. Никогда прежде он так не восхищался женщиной за проявленное ею мужество. Она не была ни ученым-теологом, как Уильям Тиндейл, ни мятежницей-монахиней, как жена Лютера, — всего лишь кокетливой дочерью рыцаря, желавшей взлететь выше стаи скворцов. И, несмотря на это, именно она перевернула остров вверх тормашками. Это она обеими руками ухватилась за веревку от колокола, возвестив о том, что для туманной страны наступают новые времена.
Сильвестр наблюдал за ее становлением, бесчисленными попытками убрать ее с дороги и ее удивительным умением оставаться на своем месте. Когда ему доводилось слышать, как люди треплют языками, рассказывая о ее новом гнусном поступке и называя ее «великой шлюхой», он, несмотря на тревогу, смеялся и представлял себе ее лицо с высокой линией волос и вызывающе искривленным ртом.
Что бы за игру она ни вела, последствия у той были серьезными. Так, Папа Римский лишился аннатов, первых сборов из каждого прихода, которые Англия, сколько себя помнила, отправляла в Рим. Законы, на протяжении столетий считавшиеся незыблемыми, отменялись, и это вступало в силу моментально. Теперь церковный суд не мог осудить за ересь ни одного англичанина, поскольку отныне это могли сделать лишь уполномоченные королем лица. С марта этого года именно он, а не Папа считался главой английской Церкви. Конвокации после некоторых колебаний приняли это постановление, однако Томас Мор, ученый друг короля, оставшийся приверженцем старой веры, ушел с поста лорд-канцлера. Как и многие другие, Мор видел в Анне Болейн соблазнительную силу зла, повергнувшую набожного короля Генриха.
Но все это лишь смешило Сильвестра. Анна Болейн была чувственной, красивой и умной и в придачу ко всему еще и женщиной. Этого было достаточно, чтобы орава мещан испугалась. Рабочие на верфи уже кричали, что она ведьма, а затем вваливались в трактир «Морской епископ» или пивоварню Пита Бэррелмейкера. И там продолжали сокрушаться, что ее черные заклятия помутили разум короля.
Сильвестр запретил своим рабочим вести подобные разговоры на его верфи. Энтони, который обычно никогда не отходил от верстака, услышав это, поднял голову.
— С тем же успехом ты мог бы запретить Везувию извергать огонь, — произнес он.
В августе умер старый Уильям Уорхэм, архиепископ Кентерберийский, духовный глава страны. Самым вероятным кандидатом на этот пост считался Стивен Гардинер. В деле о браке он, в отличие от других клириков, высказывался в пользу короля, однако реформы Церкви отвергал.
— Возможно, он лучший из всех, кто нам мог достаться, — сказал как-то Сильвестр отцу. — Все остальные, о ком может идти речь, входят в число охотников за еретиками, которые хотят осветить Англию пламенем костров.
Летом он частенько вспоминал Анну Болейн, но все откладывал попытку написать ей письмо. Когда настала осень, она написала ему сама.
Разве так обращаются с друзьями, милорд?
Ее послание обычно начиналось в шутливо-насмешливом тоне, и молодому человеку казалось, что он слышит ее голос.
Разве не посылают им хотя бы поздравлений, когда они становятся примасом английской Церкви? Храбрый Кранмер — слишком робкий человек, чтобы пожаловаться на Ваш афронт. Строго говоря, он все никак не может поверить, что он действительно назначен на верховную церковную должность страны. А лично я очень обижена на Вас за то, что Вы игнорируете моего капеллана и исповедника столь мерзким образом.
Сильвестр опустил письмо, словно громом пораженный. Томас Кранмер назначен архиепископом Кентерберийским! В Англии что-то происходит — действительно, вниз покатился камень, который повлечет за собой лавину. Если бы он верил в подобные глупости, то, возможно, сам счел бы Анну колдуньей, правда, повелительницей белой магии, которая своими поступками творит чудеса.
А ведь мне пора было бы уже и привыкнуть к тому, что Вы забываете своих друзей, — писала она дальше. — Сколько раз я приглашала Вас решиться и нанести мне визит? Что ж, мой господин, с этим покончено. Вы как-то утверждали, что я могу рассчитывать на Вас в любой момент, когда мне это потребуется, и именно это я и собираюсь сделать теперь. Как Вам известно, в своем великом деле король восстановил против себя почти все католические государства Европы, однако вынужден умасливать всех потенциальных союзников. Поскольку наш мир с Францией оказался довольно стабильным, король Франциск представляет собой одного из таких союзников. Поэтому в октябре мы плывем туда, и короли заключат договор о дружбе, а дворы обменяются любезностями.
По этому случаю мне переданы украшения английской королевы, хотя Екатерина Арагонская и не хотела выпускать их из своих цепких когтей. С недавних пор меня выставляют везде в изысканной золотой парче, чтобы Франциск мог убедиться, что я достойна многолетних усилий. Но теперь, кажется, Франциск вообще не хочет видеть меня, поскольку Клод, его королева, отказывается принимать безбожницу-шлюху. Можете себе представить, как ликуют по этому поводу при дворе. Судя по всему, меня оставят в Кале вместе со свитой клеветников, в то время как почтенные дамы и господа будут присутствовать при их встрече.
В первую минуту гнева я отказалась ехать вообще. Но в конце концов король убедил меня, что речь идет о нашем общем будущем и что мы не можем позволить себе излишней гордости. И тут мы подходим к сути моего вопроса: желаете ли Вы своей подруге Анне остаться с этим сонмом придворных льстецов, которые будто бы без греха, но позволяют бросать в нее камни? Мне нужны союзники среди этих отравителей, нужно приветливое лицо, нужна шутка, которая поддержит меня. Что скажете, Сильвестр? Сдержите ли Вы свое обещание и будете ли мне таким другом?
Сильвестр думал недолго. Если он и был в долгу перед кем-то, так это перед Анной Болейн. И, вероятно, будет совсем неплохо съездить во Францию. Это может сдвинуть с мертвой точки ситуацию, которая кажется безнадежной и отчаянной.
Из-за своего пюпитра в кабинете на верфи сквозь открытую дверь он видел почти всю территорию. Вгтдел своего друга, горбатившегося без остановки и не разговаривавшего ни с кем.
— Энтони!
Казалось, друг не услышал его. Сильвестр позвал его во второй раз, и, когда Энтони снова не поднял головы от тесла, с помощью которого он щепка за щепкой вытачивал из твердого куска древесины нужную форму, он набрал в легкие побольше воздуха и заревел: