Мэри Роуз
Шрифт:
— Сильвестр…
— Что такое? Это не может подождать? Дай мне сначала расправиться с этим типом, которого ты называешь своим мужем.
— Куда он ушел? — спросила Джеральдина.
— Кто?
— Твой друг.
— Тебя это не касается, — ответил Сильвестр, но затем его тон изменился. — Чего ты от него хочешь?
— Поблагодарить, — ответила Джеральдина.
— Честно? Я рад, Джеральдина, но это подождет. Он плохо переносит толпу, ему нужно немного тишины.
Она покачала головой, и брат, пожав плечами, нехотя произнес:
— Он всегда уходит на улицу, куда-нибудь, где может побыть один.
Джеральдина бросилась бежать, на ходу отталкивая тянущиеся к ней руки. Она выбежала из зала со стороны подиума, промчалась через двустворчатую дверь, предназначенную только для короля, спустилась по лестнице, не обращая внимания на слуг, которые пытались ее задержать. На последней ступеньке она запуталась в подоле собственного платья и упала. Поднимаясь, она увидела, что по ее белоснежному чулку бежит струйка крови. Колено болело, но она побежала дальше, пронеслась мимо стражей у двери и выскочила на улицу.
Летний вечер был безоблачным и звездным. Джеральдина дрожала настолько сильно, что ей казалось, будто окружающий мир мерцает. Какое-то время она бегала взад-вперед по двору, по переходам и боковым строениям, пока не заболели легкие. Аромат трав, наполнявших ночной воздух, сообщил ей, что она добежала до огорода, а негромкий плеск выдал близость воды. По узкой, посыпанной гравием дорожке она побежала дальше до забора, который доставал ей до бедер. Она настолько устала, что при попытке перелезть через него едва не свалилась снова. Платье порвалось, но женщина не обращала на это внимания. За забором обнаружилась лужайка, а на другом конце ее — пруд, в котором разводили рыбу для потребностей королевского стола.
Она увидела его сидящим на прибрежном камне со скрещенными ногами. Его элегантную осанку нельзя было спутать ни с какой другой. На коленях у него что-то шевелилось. Джеральдина до смерти испугалась и остановилась. Черная кошка, которую он гладил своей красивой рукой, тоже испугалась, спрыгнула с его колен и скрылась в ночи. Он посмотрел ей вслед, а затем бесцельно уставился в черноту.
Дрожа, Джеральдина ждала, но он не обернулся к ней.
— Это я, — наконец произнесла она. — Джеральдина.
— Я знаю, — сказал он в ответ.
Дрожь усилилась настолько, что застучали зубы. Три попытки сказать что-то еще провалились. Затем она не выдержала и подошла к нему. Он сидел тихо, словно был совсем один. Она недоверчиво подняла руку и коснулась его щеки. Кожа у него была теплой и словно бы шелковой. Дрожащими пальцами она провела по ней, и ей тут же захотелось сделать это снова и снова. Ее пальцы скользнули по подбородку, спустились к его шее, прежде чем снова поднялись и нащупали его губы. На листьях кувшинок в пруду квакали лягушки, в ночи закричал сыч.
— Откуда ты узнал? — спросила она.
— Что?
— Что я стою там, в галерее, и мне нужна твоя помощь?
Он поднял голову, их взгляды встретились.
— Я дьявол, Джеральдина, — ответил он, и уголки его губ искривились. — Я знаю все. В том числе и то, что тебе совершенно не нужна была помощь.
Часть четвертая
Бездна
1536 - 1541
Galeotto fu il libro e chi lo scrisse;
Quel giorno pi`u non vi leggemmo avante.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа.
20
Фенелла
Портсмут, Март 1536 года
Зима была безжалостной. За все время правления короля не было зимы суровей. Она началась в начале ноября, а в конце марта все еще не было надежды на потепление. Когда рано утром Фенелла вывела свою повозку по замерзшему и слежавшемуся снегу, ей не верилось, что блестящая белизна, под которой замерзла земля, когда-нибудь растает.
Она выезжала утром, как только над горизонтом показывалась полоска серого света, к «Domus Dei», чтобы забрать хлеб, который пекли набожные братья и сестры, а затем сразу же возвращалась обратно в город, где ее ждали изголодавшиеся люди. Замерзшие птицы и полевые мыши обрамляли дорогу, и каждое утро она боялась, что среди животных найдет замерзшего ребенка.
Рядом с ней сидела Элизабет, настоявшая на том, чтобы сопровождать ее во всех поездках. Девушке было пятнадцать лет, она была хрупкого телосложения и часто болела, но никогда не была изнеженной. По собственному желанию она начала помогать Фенелле в работе для «Domus Dei» и часто ездила одна собирать пожертвования или закупать продукты для выпечки.
Фенелла просила ее остаться у теплого огня в такой мороз, но Лиззи не позволила себя отговорить.
— Тебе ведь понадобится моя помощь, вдвоем нам легче управиться, да и вернемся мы скорее, чтобы снова начать печь. Разве не так?
— Конечно, все так. Но мне кажется неправильным взваливать это на тебя. Этот ужасный холод, страшная нищета и бедствия, которые мы едва можем облегчить своими крохами хлеба. Ты так юна, Лиз. Тебе следовало бы ходить на танцы, заводить друзей, красивых парней, которые бы прожужжали тебе все уши своими комплиментами…
— Мне нравится то, что мы делаем, — ответила Лиз. — Разве, бегая на танцы, можно пережить столько же счастья, сколько я испытываю, принося хлеб в дом, где царит голод?
Фенелла закрыла рот шерстяным платком, чтобы губы не потрескались от холода. Затем обняла девушку за плечи.
— Ты настоящее сокровище, Лиз, и я рада, что мы едем вместе. Сделай мне одолжение, относись к жизни проще, хотя бы иногда.
— Ты поступала так в моем возрасте?
Застигнутая врасплох Фенелла рассмеялась.
— Нет. Пожалуй, нет.
— А много у тебя было красивых парней, которые прожужжали тебе все уши комплиментами?
— У меня был Энтони, — ответила Фенелла и крепче прижала к себе Лиз. — Не сказать, чтоб он был красив.
— И готова спорить, что он не жужжал.
— О, отнюдь. — Фенелла повернулась к ней лицом. — В своей манере, на своем собственном языке он спел мне больше любовных песен, чем трубадур. В любом случае его жужжание казалось мне восхитительным и я была уверена, что являюсь настоящей соблазнительницей Цирцеей этого острова, потому что заставляю этого дикого, гордого бродягу ухаживать за мной.