Мэри Роуз
Шрифт:
У ворот, как обычно, их будет ждать брат Захария, молодой привратник, и брат Франциск. Старый каноник никогда не лишал себя удовольствия подготовить для них корзины с хлебом, хотя из-за холода ему было очень нелегко.
Но сегодня что-то было не так, как всегда. Туманы, наползавшие с моря через прибрежный вал, казались гуще, а зимнее солнце почти не пробивалось через плотную гряду облаков. Однако Фенелле казалось, что на желтом камне стен пляшут отблески света. Она еще только задумалась об этом, когда туманное утро разорвал цокот подков, источником которого явно был не их пони, неспешно трусивший по дороге.
— Всадники, — пролепетала Лиз, указывая вперед. Лицо ее побледнело, и Фенелла осознала, насколько эта девушка хрупка и ранима.
Всадники в темной униформе, направлявшиеся по двое к воротам приюта, резко выделялись на белом фоне утреннего тумана. Фенелла насчитала пятнадцать пар, по меньшей мере половина из них была одета в полудоспехи, каждый был вооружен мечом или копьем. Они одной рукой управляли лошадьми, а в другой держали смоляные факелы, отбрасывавшие на каменную кладку пляшущие отблески света. Лиз, которая еще несколько минут назад так зрело и воодушевленно рассуждала, снова превратилась в ребенка, каким и была на самом деле. Вцепившись в руку Фенеллы, она испуганно пробормотала:
— Чего они хотят? Сейчас же мир, укрепления не охраняются.
Тем же вопросом задавалась и Фенелла. В Портсмуте снова постоянно велось строительство, но башни, выраставшие вдоль побережья, оставались незаконченными. Говорили, что не хватало денег, а в мирные времена есть задачи поважнее, чем укрепительные сооружения. Может быть, король внезапно решил прислать людей, опасаясь нападения со стороны альянса католической Европы? Как бы там ни было, Папа отлучил Генриха VIII от Церкви и провозгласил, что всякий истинный христианин просто обязан объявить Англии войну. Но всадники направлялись не к наполовину готовым башням, а к приюту августинцев, куда приходили самые слабые жители города в поисках крова над головой и пары мисок супа. И у всадников были факелы, которые, благодаря пропитанным маслом тряпкам, горели ярко, несмотря на влажный воздух. Тридцать лошадей перешли в галоп. Лиз негромко вскрикнула.
— Оставайся здесь, рядом с повозкой, — велела Фенелла. — А я посмотрю, что там происходит.
— Нет! — закричала Лиз. — Это чиновники Кромвеля, я не могу отпустить тебя одну.
— Что за чиновники?
— Те, что берут штурмом дома Божьи по всей стране. Отец Бенедикт говорит, что они будут виноваты, если все христиане рухнут в зев ада.
— Надеюсь, ты не веришь всем глупостям, которые говорит отец Бенедикт! — ответила Фенелла, перекрикивая топот подков.
— Не знаю. — Лиз прижалась к ней. — Но разве люди Кромвеля правы, Фенелла? Они считают, что закостеневшее и старое нужно стереть с лица земли, иначе не возникнет ничего нового. Они говорят, что монастыри проповедуют бедность, а сами тем временем обогащаются за счет верующих и живут полной жизнью, — поэтому их нужно громить.
— Но ведь «Domus Dei» — не монастырь! Там никто не живет полной жизнью, старики лишают себя всего самого необходимого!
Лиз захныкала. Всадники с факелами ворвались в ворота.
— Пожалуйста, останься здесь, — попросила Фенелла, высвободилась из объятий Лиз и спрыгнула с повозки. — Одна из нас должна присмотреть, чтобы никто не украл нашу лошадь.
Под сапогами поскрипывал мерзлый снег. Пока она бежала навстречу открытым воротам, первые всадники уже бросали факелы. Один факел угодил в надвратную башню, отскочил от нее и упал на землю, однако другой упал на камышовую кровлю каморы, и вверх тут же взметнулся сноп пламени.
— Нет! — закричала Фенелла и побежала что было сил. Перед воротами она увидела обоих братьев, Франциска и Захарию, которые уже не первый год помогали ей раздавать хлеб нуждающимся. Один был стар и худощав, второй еще молод и полноват. Один из всадников приказал своим спутникам спешиться, и несколько человек тут же повиновались ему.
— Нет! — снова закричала Фенелла, когда стоявший впереди всех мужчина вонзил копье в живот брату Франциску, словно прибив к стене объявление. Часть ее хотела убежать прочь, как она убегала, когда Мортимер Флетчер порол Энтони ремнем. Но другая часть заставляла женщину бежать дальше, прямо навстречу кошмару.
Старик рухнул. Вот уже загорелось две, а затем и три другие постройки, едкий запах обугленного наполнил воздух. Брат Захария получил удар мечом по голове и рухнул на землю. Издав ликующий клич, мужчины — кто верхом, кто пешком — промчались за ворота.
С трудом переводя дух, Фенелла опустилась на колени перед братом Франциском. Из рваной раны в нижней части живота текла кровь и студенистая жидкость, при виде которой ей невольно вспомнился треснувший череп Ральфа Флетчера. Горло сдавила тошнота.
«Соберись», — приказала она себе. Сняв с плеч шерстяной платок, Фенелла сложила его и прижала к зияющей ране. Ничего не помогало. Кровь хоть и потекла медленнее и словно бы загустела в паху, но мгновенно промочила ткань. Старик застонал от боли. Под руками, прижимавшими платок, Фенелла чувствовала его кишки.
Женщина попыталась сосредоточить все свои силы на том, чтобы остановить кровотечение, не глядеть ни по сторонам, ни наверх, но все было тщетно. Кровь уже не текла, а била фонтаном. Женщину окутал дым, заставил закашляться, и она начала хватать ртом воздух. Когда она все же против воли подняла голову, то увидела, что ряд конюшен и некоторые жилые дома горят ярким пламенем. Всадники ворвались в часовню, выгнали оттуда двух визжащих братьев, одетых в простые сутаны. Один из них упал на колени в снег и стал молить о пощаде. Вооруженный солдат задрал ему сутану и пнул под зад, так что тот упал лицом вперед. Звонкий смех прозвучал неискренне.
Затем прибывшие начали выносить из часовни церковную утварь, хранившуюся там для отправления мессы: распятие, кадило, кропило и посуду для причастия, в которой священники готовили хлеб и кровь Господню.
Сильвестр учил Фенеллу, что мессу делают священной не предметы, а милость Божья и сила веры. Тем не менее она вздрогнула, когда мужчины бросили в грязный снег крест Христов и сосуд, принявший в себя его кровь, и с криками и улюлюканьем принялись топтаться по всему этому. А ведь они из года в год ходили в церковь, верили в силу этих предметов и черпали из них силу и надежду. Неужели эти священные вещи не вызывают у людей никакого почтения?
Нельзя думать об этом. Нельзя смотреть на брата Захарию, у которого текла кровь из раны на голове, но при этом он, как ей показалось, дышал достаточно ровно. Нельзя слушать звуки ударов и пронзительные крики, которые свидетельствовали о том, что за стенами разразилась бойня. Нужно следить за братом Франциском и его раной, изо всех сил прижимать к ней платок, хотя кровь уже пропитала рукава ее платья до локтей. Слыша протяжные стоны старика, женщина понимала, насколько ужасно он страдает.