Мэри Роуз
Шрифт:
Фенелла тоже склонилась над страницей, коснулась мягкими волосами волос своего возлюбленного и принялась старательно переводить:
В досужий час читали мы однажды О Ланчелоте сладостный рассказ; Одни мы были, был беспечен каждый [5] .Энтони поднял голову и несколько раз поцеловал ее в темечко, а затем принялся читать дальше:
Per pi`u fiate gli occhi ci sospinse Quella lettura, e scolorocci il viso: Ma solo un punto fu quel che ci vinse.5
Здесь и далее перевод «Божественной комедии» М. Лозинского.
Фенелла поцеловала его в уголок губ, и сердце Сильвестра сжалось.
Над книгой взоры встретились не раз, И мы бледнели с тайным содроганьем; Но дальше повесть победила нас.Энтони взял Фенеллу за руки и поцеловал ее ладони. Сильвестру столько раз хотелось увидеть их в таком единении. Столько раз мысль о том, что он увидит их такими и сможет обнять одновременно, утешала его. Но теперь он застыл. Энтони, обычно обладавший таким острым слухом, не заметил его, а Фенелла, казалось, тонула в глазах своего возлюбленного, который прочел еще несколько терций. Фенелла не справлялась с переводом и рвала на себе волосы, а Энтони смеялся, крепко держал ее за руку, отбрасывал назад непослушные пряди. Продолжая гладить ее, он объяснял ей, что читали в том саду Франческа и Паоло и что было потом: Ланселот поцеловал Гвиневру и, вместо того чтобы читать дальше, Паоло поцеловал дрожащие губы Франчески.
Galeotto fu il libro e chi lo scrisse; Quel giorno pi`u non vi leggemmo avante.— Я когда-то так плакала о них обоих, — негромко сказала Фенелла. — О Ланселоте и Гвиневре, о бедном короле Артуре и о Камелоте, который пал.
— Сильвестр тоже, — ответил Энтони, и сердце Сильвестра снова совершило болезненный скачок.
— Я знаю. Он говорит, что мы, люди эпохи Ренессанса, имеем право плакать друг о друге, а еще о тех, которых не было.
— Но должны же быть еще и такие люди эпохи Ренессанса, которые слишком трусливы, чтобы плакать.
Она погладила его плечо.
— Ты не слишком труслив, чтобы тебе нравилась Франческа.
— Она даже черту понравилась бы, правда? Данте плачет о ней. Что скажешь, хочешь перевести еще эти две строчки?
— Что значит «Galeotto»? — спросила Фенелла.
— Спроси у Сильвестра, — я знаю только, что слово «Galeotto» означает сводник, это один из рыцарей из любимого романа Сильвестра, друг Ланселота, который помогает ему остаться наедине с Гвиневрой.
— Галеот, — догадалась Фенелла.
Энтони склонил голову.
— Как у такого простого парня, как я, появились два таких ученых друга?
Ее улыбка была нежной. Ни у одной придворной дамы не было такой чудесной улыбки.
— Ты нам нужен, потому что лучше говоришь по-итальянски.
Он нахмурил брови.
— Довольно ли этого, Фенхель?
Она легонько хлопнула его по губам, словно юная влюбленная девушка.
— Хватит напрашиваться на комплименты! Ты и так получаешь их слишком много. — И она склонилась над книгой.
Сильвестр так предвкушал встречу с Энтони, но видел только Фенеллу. Серые глаза, словно туман над Солентом. Маленькие складочки и ямочки на щеках.
И книга стала нашим Галеотом! Никто из нас не дочитал листа.Сердце Сильвестра пропустило удар. Воздух весеннего вечера заполнился испугом, который, должно быть, чувствовали Паоло и Франческа. Никто из нас не дочитал листа. Паоло и Франческа не читали больше никогда, их застал вместе и убил супруг Франчески, и теперь за мгновение любовного счастья они расплачивались вечными муками ада.
Фенелла сомкнула руки на затылке Энтони, Энтони притянул ее к себе и поцеловал. Как супруг, заставший в таком виде тех двоих, мог причинить им страдания? Чего он этим добился? Они были настолько поглощены друг другом, что никто не мог встать между ними — ни слова, ни кинжал. Никто из нас не дочитал листа.
«Я тоже не дочитаю, — подумал Сильвестр. — Я никогда больше не буду читать. Я люблю Фенеллу Клэпхем, но не знал об этом больше двадцати лет. И я жалею, что понял это».
Угасли последние лучи дневного света, а Сильвестр все еще стоял у двери, не в силах шелохнуться. В ночи витал аромат раскрывающихся соцветий бирючины. Фенелла и Энтони целовались. Делая передышку между поцелуями, они шептали друг другу на ухо слова, которых Сильвестр не слышал. Книгу они уронили на землю, потому что руки им нужны были для ласки.
«И не только для ласки».
То, что делала рука Фенеллы на бедрах Энтони, имело мало общего с ласками, а то, что делал Сильвестр за изгородью из бирючины, не имело ничего общего с тем, что мог позволить себе друг.
«Но ведь я должен быть с ними!»
Никто из нас не дочитал листа. Он любил эту женщину. Он любил этого мужчину. И был достаточно глуп, чтобы думать, что между этими двумя вещами нет никакой разницы.
Дверь дома распахнулась, на темную дорожку упал отблеск света. На пороге остановилась светлая фигура. Ханна. «У нее седые волосы», — обнаружил Сильвестр.
— Энтони! — задыхаясь, крикнула она, с трудом сдерживая слезы. — Пожалуйста, поезжайте скорее, привезите врача. Моя Лиз не может дышать.
Все рухнуло в мгновение ока. Влюбленные вскочили со скамьи, Энтони побежал за конем. Фенелла бросилась к Ханне, обняла ее. Из дома выбежала тетушка, а Сильвестр прорвался сквозь изгородь и вырвал Ханну из объятий Фенеллы. Услышал, как та пробормотала:
— Сильвестр!
Но он не ответил ей, даже не взглянул.
Он наклонился к Ханне, поцеловал ее седые волосы и сказал:
— Лиззи поправится, Ханна, я тебе обещаю. Она обязательно поправится! Я привез из Лондона мазь, и врач сейчас приедет, а когда наша Лиззи поправится, мы поженимся. На дворе уже почти май. Это самое лучшее время для женитьбы, хоть молодожены уже седы, а их дети почти взрослые.