Мэри Роуз
Шрифт:
— Анна…
Она взяла его за руку.
— Вы знаете, что я была уверена, что не выдержу? Мне тридцать пять лет, я любила мужчину и родила ребенка, я люблю засахаренные сливы, пью неразбавленное вино и танцую сальтарелло грязнее всех в Англии. Как мне сохранить выдержку, когда равнодушный палач на рассвете вытащит меня из камеры и лишит жизни? В середине мая, когда весь мир токует? Я думала, что буду биться головой о стены, пока не разобью. Но теперь я думаю, что даже умирать не так плохо, если обо мне плачет такой милый мужчина.
— Плохо, Анна! И этого
— Но будет. — Она погладила его по руке. — Я дьяволица, которая заколдовала короля Англии и испортила его молодежь. Такую, как я, нужно отправить на костер, чтобы моя грешная плоть обуглилась.
Он вскочил, опрокинул бокал с вином.
— Никогда! Я этого не допущу!
— Сядьте. — Она не стала вытирать кроваво-красную лужу, просто подняла бокал и снова наполнила его. — Меня уверяли, что за щедрую плату я могу найти палача, который задушит меня, чтобы я не почувствовала боли.
— Анна, я не верю, что ничего нельзя было сделать. Неужели вы действительно…
Она рассмеялась совсем как прежде, вызывающе и слишком громко.
— А даже если так, милорд? Я все равно заслуживаю костра?
— Конечно нет.
— Тогда оставим это. Вопрос, была ли виновна великая шлюха, оставим потомкам. Ответ услышит только один человек. Мой исповедник. Кранмер. А он обязан молчать.
Сильвестр лихорадочно искал выход, но его не было. Если король решил, что эта прекрасная, чувственная женщина со всем ее умом и жизненной силой должна умереть, она умрет, и он не имеет права надеяться, что она при этом не будет страдать.
— Если это не сделает палач, это сделаю я, — выдавил он из себя.
— Что?
— Убью вас, прежде чем вам причинят боль. Я сделал бы это для Энтони. И сделаю для вас.
— Вы поистине прирожденный рыцарь. А сердце у вас при этом, как у пастушка, на рассвете играющего на флейте. Вы не способны убить даже вредителя.
— Если я действительно не способен на это, то попрошу Энтони… — вырвалось у Сильвестра, прежде чем он успел обдумать свои слова.
Она нежно коснулась пальцем его губ.
— Оставьте это! Как только крышка захлопнется за Анной Болейн, вы оба возьмете ноги в руки и уберетесь отсюда, пока все не забудется. Я хочу, чтобы все части вашего благородного тела остались на месте, вам ясно?
Сильвестр колебался. И лишь увидев ее взгляд, кивнул.
Анна вздохнула.
— Все равно вам не выйти сухим из воды. Расправа ждет всякого, кто не успел вовремя повернуться спиной к великой шлюхе, и мне от всей души жаль. Но вы оба достаточно мужественны, чтобы выдержать это. Утешьте своего друга, который неустанно, как ни один мужчина и ни одна женщина, боролся за свою «Мэри Роуз» и которого король снова обманет, как только он коснется ее. При этом он Генриху искренне нравится. Это правда, но еще больше удовольствия ему доставляет играть с ним.
— Как человек может быть таким? — возмутился Сильвестр.
— Если хотите знать мое мнение, люди в большинстве своем именно таковы, — ответила Анна. — Вот только большинству людей не дана власть потакать своим капризам в такой мере. Генрих
— Кто такая Джейн Сеймур? — с грустью поинтересовался Сильвестр.
— Вы с ней еще не знакомы? — удивилась Анна. — Со сладкой голубкой, заменившей в королевской постели ведьму? О, еще познакомитесь.
Сильвестру вспомнилась леди, сидевшая за королевским столом вместе с братьями Сеймур.
— О, Анна.
Та рассмеялась.
— Можете говорить об этом вслух.
Он наклонился над столом, и она сделала то же самое, пока их лбы не соприкоснулись. Так они и сидели некоторое время, держась за руки.
— Расскажите мне о Портсмуте, — попросила вдруг Анна. — О провинциальной идиллии.
— Что же вам рассказать?
— Не собирается ли ваш Энтони наконец жениться на своем цветке фенхеля?
— Мне бы этого хотелось. Но у него по-прежнему остался неоплаченный счет.
— У него неоплаченные счета с опасными людьми, — сказала Анна.
— Я знаю. С Робертом Маллахом…
— Роберт Маллах не опасен, — осадила она его. — И вообще, я считаю, что гораздо чаще опасность представляют женщины.
— Но не для Энтони. Я вам говорил, женщины считают его уродливым.
— Это только на первый взгляд, — возразила Анна. — Они считают его холодным, опасным и непонятным — а это та самая смесь, от которой закипает двор, которому постоянно нужны новые развлечения. Возьмите его под уздцы, хорошо? Я не хочу, чтобы этот своеобразный драгоценный камень, ради которого вы готовы пожертвовать всем, кончил свои дни так же, как я.
— Да, жаль, что я не обуздал вас, — произнес Сильвестр. — Но боюсь, что вы воспротивились бы, так же, как он.
— Наверное. И поэтому в конце концов нам обоим придется проглотить то, что нам дадут. Мы немного похожи, правда? Мы оба заслужили самое жестокое наказание, потому что слишком верим в себя и слишком мало — в Бога.
— Глупости! — Сильвестр схватил ее за руки и встряхнул. — Вы чудесны, как один, так и другая, и вы заслуживаете не наказания, а похлопывания по плечу и восхищенного свиста. Во времена античности люди верили в себя. Они заново выдумывали мир, поскольку гордились собой и тем, что могли делать, на что решались, что выдумывали их светлые головы. Во времена Средневековья вместо гордости люди учились покорности и вере в Бога. Они находили свое место в мире, открывали для себя нежность просьб и вступали во владение наследством вечности. Мы новые люди, Анна. Люди эпохи Ренессанса, мы покоряем горы, мы лопаемся от гордости и плачем на коленях от смирения. Мы верим в Бога. Но не меньше мы верим в себя.