Мэри Роуз
Шрифт:
В зале было темно, огонь в камине почти догорел, комната выстыла и была пуста, как его сердце. Если придет слуга, чтобы помочь ему раздеться, он прогонит его. Одиночество легче переносится, когда на тебя никто не смотрит.
Шаги на лестнице заставили его вздрогнуть. На полу показался круг света от одинокой свечи. Роберт поднял голову. На нижней ступеньке стояла жена. На ней было не одно из ее нежно-голубых платьев, которые он заказывал для Джеральдины и в которых представлял ее на пьедестале, чтобы молиться своему ангелу. Она была одета в платье насыщенного темно-красного цвета и выглядела не как Мария, непорочная Дева, а как Магдалена, соблазнительница. Ее серебристо-русые волосы были растрепаны и спадали на плечи.
— Мой ан… — он не договорил: жена достаточно часто давала ему понять, как ненавидит это ласковое прозвище. — Джеральдина, — поправился он. — Я думал, что ты будешь при дворе.
— Я не нужна королеве. Ты прекрасно знаешь, что я не вхожу в число приближенных, которых она любит. Я была подругой Анны. Она этого не забудет.
«Вряд ли ты была подругой Анны, поскольку в день ее казни ты танцевала во дворце в Гринвиче, — подумал Роберт и осознал ее красоту так, словно видел ее впервые в жизни. — Ты ничья подруга. Ничья сестра, ничья дочь и ничья жена. Может быть, поэтому ты не можешь быть матерью. Ты принадлежишь только себе».
— Роберт, — голос ее звучал измученно.
Она почти никогда не называла его по имени. Он невольно сделал шаг ей навстречу и только теперь в свете свечи заметил, что лицо ее изменилось. Оно казалось опухшим, красивые глаза покраснели, словно она проплакала не одну ночь напролет.
— Ты заболела? — слабым голосом поинтересовался он.
Джеральдина покачала головой, сжала губы.
— Если ты приехала из Хемптон-корта, то наверняка устала.
Она снова покачала головой.
— Роберт…
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил он. — Хочешь поужинать? Или хотя бы выпить вина?
— Я велела отнести вино в мои покои, — сдавленным голосом произнесла она. — Роберт, я подумала… вся страна празднует, может быть, нам стоит сделать то же самое? Забыть о том, что встало между нами, как забыла о былых страданиях Англия?
Слова, которые произносили ее губы, казались чужими, немного напоминали дразнилки, которые умел говорить голубой попугай Кромвеля.
— Что ты хочешь этим сказать? — переспросил Роберт, чувствуя в горле давно знакомое давление, которое, как ему казалось, давно ушло. — Как же мы должны отпраздновать?
— Как муж и жена, — ответила Джеральдина, поставила подсвечник и сделала шаг ему навстречу. — У короля родился сын, когда все уже перестали надеяться. Почему же мы надеяться не можем?
Она никогда не говорила ему, что надеется родить ребенка, что возможность иметь ребенка от него что-то для нее значит. Джеральдина подошла к нему, положила на плечи красивые холодные руки. Ее аромат пьянил, а красное платье словно ослепляло. Не успел Роберт осознать, что происходит, как уже почувствовал ее губы на своих губах.
На другой день Роберта вызвали к королю, находившемуся вместе с женой и сыном в резиденции Хемптон-корт. Обычно он не любил долго спать, однако в это утро ему очень хотелось еще полежать на шелковых простынях, чтобы насладиться волнительным происшествием. «Господи, не отнимай у меня и на этот раз левой рукой то, что дал правой, — молился он по дороге. — Оставь мне это еще немного, позволь мне хотя бы еще пару дней побыть мужчиной». Неужели эта божественная ночь действительно была? Неужели Джеральдина, его неприступная жена, своими руками уложила его на ложе? Закрывая глаза, он видел ее перед собой: на спине, с разметавшимися серебристыми волосами, в задравшемся красном бархате.
Сделал ли он ее счастливой?
Роберт хотел обратить на это внимание, но собственное счастье с такой силой обрушилось на него, что ее реакция ускользнула от него. Как обычно, когда они любили друг друга, она отвернулась сразу же, как только он вышел из нее, и натянула по самые уши свое набитое шерстью одеяло. Но если раньше она не произносила больше ни слова и не терпела, чтобы он еще к ней прикасался, на этот раз она сказала почти с нежностью:
— Доброй ночи, Роберт.
Пьянея от счастья, он вслушивался в ночные звуки и вскоре расслышал тихие всхлипывания. Возможно ли это? Его Джеральдина, его Снежная королева плачет? Со всей возможной нежностью он положил руку ей на плечо.
— Тебе нехорошо, любимая?
Та всхлипнула, словно маленькая девочка.
— Нет, — возразила она тихим от слез голосом. — Просто я очень устала.
— Но ведь ты плачешь! Позволь мне помочь тебе, ангел мой, я тебя умоляю.
— Все в порядке.
— Правда? Джеральдина, ты плачешь… от счастья?
Она кивнула в подушку.
— А теперь дай мне поспать, хорошо?
— Конечно, любимая. Сладких снов, моя королева, спи сколько хочешь. — Он поцеловал ее в почти прозрачный висок, укрыл еще несколькими одеялами, потому что плечи у нее дрожали.
Проснувшись, он не увидел ее, но ее запах еще оставался на простынях, а служанка передала ему, что жена отправилась за покупками и передавала ему привет. «Не отнимай это у меня», — снова взмолился Роберт, прежде чем просить, чтобы его пропустили в ворота Хемптон-корта. Именно в этом дворце, таком светлом, таком манящем, он впервые встретил любовь всей своей жизни. «Молю тебя, Господи. Пусть хотя бы не в этом месте моя искорка счастья рассыплется в звездную пыль».
Спешившись во дворе и передав животное слуге, он увидел впереди другого мужчину, соскользнувшего с седла длинноногого черного жеребца. Даже со спины он узнал бы этого человека из сотни других. Он не изменился, но выглядел как будто крупнее, чем когда бы то ни было. После стольких лет, когда они избегали друг друга, теперь у них, очевидно, путь был один. Бок о бок они вошли в ту часть дворца, где по лестнице можно было попасть в жилое крыло для придворных, а по другой — в личные покои короля. Не нарушив законов придворного этикета, они не могли игнорировать друг друга.
Впрочем, Энтони, казалось, это было безразлично. Так же, как и тогда, ему удалось отвесить идеальный поклон и при этом выглядеть не униженно, а даже несколько высокомерно. Роберт опустил взгляд. Затем устыдился, поднял голову и заставил себя улыбнуться. Тот и бровью не повел. Выглядел он хорошо. Черты лица были словно вырезаны на темном стекле, а от виска к скуле тянулся шрам, который был ему очень к лицу. Часть Роберта хотела, чтобы Энтони воспользовался второй лестницей, другая же — чтобы удалось придумать что-то и задержать его.