Мэри Роуз
Шрифт:
— Но ты не женщина. К моему счастью.
— Почему?
— Потому что тогда я окрутил бы тебя своей ухмылкой и вынужден был бы обмануть свою Фенхель. А теперь иди в дом и сиди там, пока я не вернусь.
— Энтони!
Друг вопросительно поднял брови.
— Если Кранмер не сможет выхлопотать для меня разрешение, я все равно должен буду пойти к ней. Я рассказывал ей о том времени, когда приходил к тебе в тюрьму, и она сказала: «Если однажды я буду лежать в темнице, как животное, мне хотелось бы, чтобы вы пришли и заверили меня, что я по-прежнему человек». И я ей обещал.
— Да, — спокойно ответил Энтони, — тогда ты пойдешь, и я не стану удерживать тебя. Но сначала давай попробуем по-другому.
Разрешение Сильвестр получил. Два дня спустя констебль Тауэра прислал барку, которая отвезла его по реке к воротам, через которые в крепость проводили пленников. На дне барки лежала алебарда с коротким древком.
Один из гребцов заметил, что Сильвестр глядит на оружие.
— Мы ставим ее впереди на носу, когда везем на процесс обвиняемых, — усмехнувшись, пояснил он. — Лезвием вперед от шеи бездельника. Если его оправдают, он может идти на все четыре стороны. Если же выносят приговор, мы отвозим его обратно и поворачиваем алебарду так, чтобы лезвие указывало на его шею. Так народ на берегу понимает, что человека в лодке привлекли к ответу.
Ответить Сильвестр не успел, поскольку в этот самый миг они подплыли к Тауэру. Решетку подняли, и ему пришлось пригнуться, когда лодка прошла под каменным сводом. Затем решетка опустилась и Сильвестр оказался отрезанным от всего мира и чьей бы то ни было помощи. Сквозь толстые стены не проникнет крик, зов о помощи, прощальное слово.
Уильям Кингстон, констебль, отвечавший за пленников Тауэра, не имел ничего общего с коварным мастером де Вером, начальником тюрьмы Клинк. Он был примерно одного возраста с отцом Сильвестра, и волосы у него были такие же седые. С Сильвестром он обошелся осторожно и сочувственно, словно с близким родственником.
— Королеве будет оказано подобающее уважение, — заверил он его. — Ее не бросили в темницу, она живет в тех же покоях, где три года назад ждала коронации.
— Я могу попасть к ней немедленно?
Констебль с сожалением покачал головой.
— Вы можете пройти в ее комнаты и подождать ее там, но увидеть сможете лишь тогда, когда стражники приведут ее обратно. Они с братом сейчас предстают перед судом.
Сильвестру показалось, что он видит перед собой алебарду с поворачивающимся лезвием.
— И ее брат тоже? — переспросил он. Неужели прилизанный Джордж Болейн не успел вовремя отойти в сторону и попал в ловушку вместе с сестрой?
Констебль с грустью кивнул и больше головы не поднял.
А Сильвестр решил его больше ни о чем не спрашивать.
Комната в Уайт Тауэр, куда провел его Кингстон, находилась в конце королевской галереи. Там было темно и не чувствовалось того волнующего шика, который придавало любому помещению присутствие Анны, однако комната была достаточно удобной. Одна из камеристок Анны спросила его, не принести ли ему прохладительного. Сильвестр отказался, хотя в горле пересохло.
Когда привели Анну, за окнами уже настал вечер, один из ясных звездных майских вечеров. Она остановилась в дверях, показавшись гораздо ниже, чем помнилось ему, некоторое время недоверчиво глядела на него, а затем ее усталое лицо посветлело.
— Сильвестр Саттон! Как чудесно, я даже молиться об этом не смела.
— Я ведь обещал вам.
— Вы непостижимы, милорд. Вы провели при дворе почти три года, но так и не поняли, что обещания даются для того, чтобы их нарушать?
Это становилось невыносимо. Он поднялся и обнял ее.
— Не нужно шутить ради меня. Вы по-прежнему человек, Анна. Вы моя королева и самая мужественная женщина из всех, кого я знаю.
Она прижалась к нему.
— Вам стоило бы видеть эту самую мужественную женщину из всех, кого вы знаете, когда ее привели сюда. Ей хотелось бы взять пример с вашего друга Энтони, гордо и храбро молчать, однако вместо этого она упала на колени в своем нарядном платье, рыдала и скрежетала зубами.
— Я бы тоже так поступил, — произнес Сильвестр. — Даже сейчас, и мне все равно, если вы повторите то же самое.
Она подняла взгляд.
— Вы можете остаться, Сильвестр? Еще немного?
— Я останусь, сколько вы пожелаете. Даже на всю ночь.
Анна покачала головой.
— Слишком опасно, сокровище мое. Из-за меня пятеро мужчин в самом цвету, и среди них мой брат, были приговорены к тому, что их протащат по улицам, оскопят, повесят живыми, а затем четвертуют. Как-то ваша сестра предупреждала меня, что я не должна играть в игры, из-за которых вам может грозить нечто подобное.
— Мне безразлична сестра.
— Я вам не верю, — ответила королева. — Но даже если бы это было так, моей совести и без того достаточно тяжело. Я не позволю, чтобы самый очаровательный мужчина, рожденный этой страной, лишился жизни из-за меня.
Она отодвинулась от него, обернулась к одному из слуг:
— Лорд Саттон побудет здесь некоторое время, чтобы утешить меня в этот тяжелый час. Принесите нам вина, а затем оставьте наедине. Вы голодны, Сильвестр?
Тот покачал головой.
— Это хорошо. Так что будем пить.
Когда принесли вино и слуги удалились, она села вместе с ним за стол и налила вина, как четыре года назад на «Милости Божьей».
— Тогда мы пили за любовь, помните?
Сильвестр кивнул.
Анна подняла бокал.
— За дружбу. Спасибо, что вы научили меня тому, что значит это слово.
— Я горжусь тем, что вы считаете меня своим другом, — ответил Сильвестр и перестал сдерживать слезы. — Алебарда, Анна… на носу барки…
Она криво улыбнулась.
— Что ж, хотя бы от барки с алебардой мой супруг меня избавил, — заявила она. — Мой процесс проходил в зале Тауэра. Но да, мои судьи сочли меня виновной, и среди них была милая любовь всей моей юности, Гарри Перси, который в конце концов рухнул в обморок.