Мэри Роуз
Шрифт:
Один-единственный раз он доставил Джеральдине мгновение величайшего удовольствия, слаще хваленой любви, и за это ему было позволено целый час держать в объятиях предмет его ночных мечтаний. Но это было много лет назад, и до самого интересного дело так и не дошло.
— Дай мне больше, и ты получишь больше, — заявила она ему, но больше, чем в ту ночь в Клинке, ей не было даровано никогда.
Сейчас она даже не утруждала себя, чтобы использовать собранную информацию. Цены, которые ей за это предлагали, уже не волновали ее. Все было неинтересно.
Кроме того, она мерзла. И днем, и ночью. Она говорила себе, что кровь согреется, как только закончится эта бесконечная зима. Роберт пригласил врача, от которого были в восторге придворные дамы, и этот дорогостоящий врач заявил графу, что его жена страдает от малокровия, от неуравновешенности соков в ее теле, что часто возникает у женщин, которые не рожают детей. Он прописал ей лечение с использованием различных микстур.
— Если средства подействуют на мою жену, — спрашивал Роберт, — можем ли мы в таком случае надеяться на то, что у нас будет ребенок?
Врач ответил, что у него были пациентки, которые после излечения от недуга рожали здоровых детей в возрасте сорока пяти лет.
— С этой точки зрения, у вашей жены отличный возраст. Ничто не помешает ей родить ребенка, как только восстановится равновесие.
С тех пор как Роберт лишился своего поста, лицо у него словно сморщилось, но сейчас оно сияло. Джеральдина каждое утро наполняла бокал смесью жидкостей и выливала в окно, где все это слизывала собака привратника. Возможно, весной тварь разродится дюжиной щенков.
Из всех дворцов больше всего она ненавидела Уайтхолл. Холод буквально сквозил из щелей в покоях, а по коридорам блуждала гулкая и бесконечная тишина. Несмотря на то что после долгих ходатайств она получила комнату в южной стороне, где будто бы днем стены нагревались от слабого солнечного света, на самом деле здесь было так же холодно, как и в остальной части здания.
Тем не менее Джеральдина радовалась возможности быть там в одиночестве.
— У меня стучат зубы, — сказала она Роберту. — Пока не устранится нарушение в моем организме, мне кажется, будет лучше, если я не буду приходить в твою постель.
— Я люблю тебя, — возразил Роберт с присущей ему стеснительностью, которая усилилась еще больше с тех пор, как он перестал быть смотрителем флота. — Мне было бы в радость согревать тебя.
— Давай лучше подождем, пока не подействует лечение врача, — заявила она и удалилась в свою комнату. Там она велела слугам разжечь огонь, а когда комната наполнилась дымом, спряталась под грудой одеял.
Пост почти миновал, когда однажды вечером какой-то слуга принялся стучать в ее двери так, что она была вынуждена впустить его.
— Маркиза Пембрук, — провозгласил он и отошел в сторону, чтобы впустить в комнату совсем недавно получившую этот титул Анну.
Анна была в зеленом, в цвете, который шел ей больше всего. На голове у нее красовалась кокетливая
— Ты уже в постели? — спросила она. — Ты больна?
— Какая-то нехватка крови. Врач говорит, что лечение, которое он мне прописал, должно помочь.
— Надеюсь на это, — ответила Анна. — На Пасху мы едем в Кентербери, на церемонию инаугурации Кранмера. Будет роскошный праздник, и мне не хотелось бы обходиться во время него без тебя.
— Бывало, ты подлизывалась и лучше. На самом деле тебе безразлично, появлюсь ли я на этом празднике. Дай-ка я угадаю: ты заставила короля пригласить моего брата?
— В этом не было необходимости, — ответила Анна. — Новый архиепископ сам внес твоего брата в список приглашенных, в ином случае это сделал бы Генрих. Как только мы снова вернемся в Лондон, твой брат за неоценимую помощь в разрешении нашего великого дела будет произведен в бароны.
Джеральдина плотнее закуталась в шерстяное одеяло и поглядела на Анну — та была взволнована, и при дыхании грудь ее колыхалась. «Ты потерпела поражение, как и я, — думала она. — С учетом того, что мы ожидали от собственной красоты, ни одна из нас так и не выяснила, в чем смысл этой игры. Как же это возможно, что, несмотря ни на что, ты выглядишь возбужденной, по твоим жилам бежит горячая кровь и ты кажешься гораздо более живой, чем я?»
— Твой муж захочет поехать в Кентербери, — произнесла Анна. — Он ценит Кранмера.
— Все вы, реформаторы, цените его, — зевнув, ответила Джеральдина. — Хотя он человек довольно маленький, ты не находишь?
— Что ты имеешь в виду под словом «маленький»? Он не великан, но никто не скажет, что он маленького роста.
— У него мало мужества, — ответила Джеральдина. — Вы действительно думаете, что этот кабинетный ученый с елейным голосом годится для того, чтобы снести стены старой Церкви, прогнать лжемонахов из монастырей и выкорчевать с корнем ханжество, как вам того хочется?
— Нет, — ответила Анна. — За это отвечает Кромвель, которого жизнь научила идти по трупам. Кранмер же склонен к тому, чтобы пасти на английских холмах священного божественного агнца.
— Ты говоришь, как бродячая проповедница, как эта пророчица из Кента, которая протестует против вашей с королем свадьбы. Может быть, ты пойдешь по ее стопам, теперь, когда уже окончательно ясно, что этой свадьбы не будет? — поинтересовалась Джеральдина.
Анна прислонилась к дверному косяку, словно ей было тяжело стоять.
— Почему это моей свадьбы не будет, Джеральдина?
— Потому что твой пастух Кранмер тоже не сможет заставить Папу дать разрешение на брак, как и выгнать монахов из монастырских келий! — рявкнула в ответ Джеральдина. — Ты ведь достаточно умна, чтобы понимать это.
— Да что с тобой такое? — спросила Анна, обхватив руками живот.
«Наверное, у нее газы, — подумала Джеральдина. — В последнее время она набивает брюхо, словно кучер какой-то».
— А что со мной должно быть такое?