Меридон (др.перевод)

Грегори Филиппа

– Иначе как я туда попаду?

– Точно? – снова спросил Уилл, и теперь голос его был нежен.

– Уилл, милый, – сказала я, давая волю, наконец, усталости и слабости, как раньше, в конце этой длинной ночи, дала волю радости в своем теле. – Уилл, любовь моя, помоги мне. Я совсем больна.

Я нырнула лицом в гриву Моря, и навстречу мне поднялась темнота дороги, поглотившая меня.

Когда я пришла в себя, был разгар дня, и меня качало, ритмично, как в колыбели. Я лежала на соломе, укутанная в свой толстый плащ, устроенная уютно, как

полевая мышь на зиму. Глядя в яркое голубое зимнее небо надо мной, я поморгала, потом посмотрела направо и увидела Уилла Тайяка, открывающего баклажку эля и крайне довольного собой.

– Попей, – сказал он, поднося баклажку к моим губам.

Я глотнула прохладного, отдающего солодом питья.

– Что это? – спросила я.

– Еще, – твердо произнес Уилл.

Я сделала еще глоток, и запекшейся глотке тут же стало легче.

– Эмили и Джерри едут следом на лошади Хейверингов и моем гнедом, Море ведут в поводу, – сказал Уилл. – Мы с тобой оплатили поездку на этом возу, который доставляет тюки ирландского льна в Чичестер. Он проедет прямо мимо вашего крыльца, миледи.

– А деньги? – кратко спросила я.

– Джерри скопил изрядную сумму на свадьбу, – радостно ответил Уилл. – Я пообещал, что ты ему все вернешь, когда мы доберемся до Широкого Дола, и он вскрыл кубышку. Я так рад, что ты решила спасти его от рабства. Не будь его, мы бы остались без гроша.

– Где они с Эмили? – спросила я.

Уилл указал себе за спину:

– Отстали, чтобы дать лошадям отдохнуть. У нашего возчика дело в Чичестере, он сменит лошадей по пути. К ночи будем дома.

Я зарылась поглубже и закинула руки за голову, глядя в небо.

– Тогда нам нечем заняться… – сказала я.

– Нечем, – ласково произнес Уилл. – Разве что отдыхать, есть, пить эль и разговаривать.

Он подвинулся, положил руку мне под голову, и я прижалась к его плечу. Мне было тепло и удобно. Он поднес баклажку эля к моим губам, я глотнула, потом он заткнул горлышко пробкой, откинулся на солому и вздохнул.

– Давай, – предложил он. – Расскажи мне обо всем. Хочу все узнать, все тайны, все, о чем ты думала, пока была одна. Хочу знать о тебе все, пора тебе все рассказать.

Я замялась.

– Мне пора знать, – решительно сказал он. – Начни с самого начала. Ехать нам долго, и спать я вовсе не хочу. Начни сначала и расскажи мне все. Какое у тебя первое воспоминание?

Я помолчала, обратившись памятью назад, в глубину лет, и вернулась к чумазой девчонке на верхней койке, которая в жизни не слышала доброго слова ни от кого, кроме сестры.

– Ее звали Дэнди, – сказала я, впервые назвав ее по имени за тот долгий скорбный год, что прошел с ее смерти. – Ее звали Дэнди, а меня – Меридон.

Воз ехал и ехал, а я рассказывала.

Я останавливалась, только когда мы заходили в таверны, чтобы купить возчику эля. Однажды он взял еще одного седока, хорошенькую деревенскую девушку, которая села к нему на козлы и хихикала над его шутками. Мы все это время

сидели тихо и молчали, это было около полудня. Но мы не ворковали, как та парочка. Уилл меня не целовал, а я не отвешивала ему затрещины и не краснела. Я положила голову ему на плечо и почувствовала, как по щекам текут слезы – я плакала о двух малышках в грязном фургоне, и даже о младенце Займы, которого мы вынуждены были оставить на произвол судьбы.

Когда девушка сошла, добравшись до дома, и помахала нам на прощание, Уилл тихо спросил:

– Ты спишь?

– Нет, – ответила я.

– Тогда рассказывай, – сказал он. – Что было после того, как вы отработали первый сезон с Гауером и он повез вас зимовать?

Я вспомнила дом в Уарминстере, миссис Гривз и юбку, которую я так страшно запачкала, упав с Моря, что больше ее было не надеть. Рассказала ему о Дэнди и ее розовом корсаже, о плаще летуньи, и о Дэвиде, который был нашим добрым, чудесным учителем.

Потом я зарылась лицом ему в грудь и рассказала про сову, которая пролетела над ареной, и о том, как Дэвид нас предупреждал про зеленый цвет.

И как я забыла обо всем.

Тут я заплакала, и Уилл гладил меня по голове, словно маленького любимого ребенка, и вытирал мне лицо своим полотняным платком, а потом заставил высморкаться и выпить эля.

Он вынул из кармана булочки и сыр, и мы поели, пока небо темнело. Наступали быстрые холодные зимние сумерки.

– А потом… – подсказал Уилл, когда я доела.

Я откинулась на мягкую солому и обратила лицо к небу, где начинали появляться бледные звезды. Вечерняя звезда висела, как драгоценный камень, поверх темной решетки ветвей над ближним лесом.

Голос мой был ровным, как у уличного певца, но слезы текли из глаз по щекам непрекращающимся потоком, словно я целый год ждала, чтобы их выплакать.

Я рассказала Уиллу, что задумала Дэнди, как она поймала Джека. Как дразнила его и обхаживала, пока не получила, и как завела себе пузо, потому что думала, что оно обеспечит нам благополучную жизнь с Гауерами. Как она мечтала, что Джек к ней прилепится и Гауер будет рад внуку, который унаследует балаган. Она всегда была тщеславной глупой девицей и никогда не задумывалась о том, чего могут хотеть другие. Она так стремилась найти и получить наслаждение, что не думала больше ни о ком.

Я должна была догадаться.

Я должна была за ней следить.

И я призналась Уиллу, что каким-то тайным, странным образом знала, знала с самого начала.

Мной словно духи владели.

Я видела сову, видела зеленые ленточки в волосах Дэнди. Но не протянула руку, чтобы ее остановить, когда она, смеясь, прошла мимо меня, и Джек швырнул ее в стену, и она умерла.

Мы надолго умолкли.

Уилл ничего не сказал, и я была этому рада. Было тихо, слышался лишь скрип колес и мерное покачивание воза, топот тягловых лошадей и немелодичный свист возчика. На последние сонные ноты отозвался из леса вяхирь и умолк.