Меридон (др.перевод)
Шрифт:
– Теперь все в порядке, – сказала я.
Человек, ненавидевший капканы, все еще держал меня за плечи. Я стряхнула его руки.
– Все в порядке, – раздраженно сказала я.
В темной комнате воцарилась тишина. Снаружи, на конюшенном дворе, кто-то насвистывал.
– Мне этого довольно, – сказал мистер Фортескью. – Мне было довольно уже просто ее увидеть. Я больше не буду мучить тебя расспросами, Сара. И расскажу, зачем нужно было их тебе задавать.
Я кивнула. Меня все еще трясло от того, как внезапно поднялась во мне боль, но я обняла ладонями чашку кофе и погрелась о нее. Чашку было
Потом я подняла глаза и стала слушать мистера Фортескью.
– Я полагаю, что ты – дочь Джулии и Ричарда Лейси, единственная их наследница, – просто сказал он. – Твоя мать была не в себе после родов, она отдала тебя цыганам. Твоего отца убил беглый преступник, вернувшийся, чтобы отомстить. Вскоре твоя мать умерла.
Он на мгновение замолчал. Когда он вновь заговорил, голос у него был ровный.
– Она написала мне перед смертью, – сказал он. – Близких родственников у нее не было, и она вверила мне поиски своей дочери и опеку над поместьем, пока девочка не достигнет совершеннолетия.
Он взглянул на меня.
– Простите, что так вас подвел, мисс Лейси, – сказал он. – Я старался, я все эти годы отправлял людей на ваши поиски. Мы шли по следу цыганской семьи, а потом и вашей приемной матери; но потом след потерялся. Я так и не узнал ничего о человеке, которого вы зовете отчимом.
Я кивнула, но ничего не сказала.
Если бы они нашли нас до тех побоев, что мне пришлось пережить. До того, как па продал нас Роберту Гауеру. Или хотя бы вчера, когда мы были в дне пути отсюда, и она резвилась в море, и волосы у нее были солеными, когда я ее поцеловала.
Я передернулась, прогоняя боль, и глубоко вдохнула. Через несколько мгновений ее образ должен был уйти из моей головы, и я смогла бы снова слушать мистера Фортескью.
– Думаю, – сказал он, – с поместьем у меня получилось лучше. Мы восстановили его, согласно долевому участию в прибыли, которое ввела ваша мать, и расширились. Сейчас оно довольно известно как деревня-корпорация – новое слово в общественном землепользовании и землеустройстве. Уилл Тайяк, здешний староста, держит со мной связь через конторы в Лондоне или Бристоле. Но все решения принимаются здесь, их принимают сами люди.
– Это богатое поместье? – в лоб спросила я.
Мистер Фортескью посмотрел на портфель, стоявший возле его кресла.
– При долевом участии о доходах речь не идет, – сказал он. – Ваша ежегодная доля составляет что-то около 10 000 фунтов. Если вы отмените ренту, будете получать около 40 000. У меня здесь все цифры, можете посмотреть.
Он собирался достать бумаги, но я его остановила.
– Я… Я не умею читать, – неловко произнесла я.
Он кивнул так, словно не было оснований предполагать, будто кто-то в мире умеет.
– Понимаю, – мягко сказал он. – Тогда сможем посмотреть их вместе, как-нибудь в другой раз. Но можете мне поверить: у вас хорошее поместье, оно работает как общее предприятие,
Я подумала о девяти гинеях у меня в кошельке и о том, сколько мне пришлось работать, чтобы их получить. Подумала, как она плясала, задрав юбки, за пенни, как па продал нас вместе с молодым пони – три рабочие лошади. Подумала о Джеке, который так боялся властного отца, что убил, чтобы не попасть к нему в немилость и унаследовать балаган.
А еще я подумала о себе самой, жестокосердной и голодной… и богатой, такой богатой, как я и мечтать не смела.
Я моргнула.
– Оно мое? – спросила я.
Мистер Фортескью кивнул.
– Вы – единственная наследница поместья Широкий Дол, – сказал он. – Все его долги выплачены, оно всецело принадлежит вам. Ваша мать хотела подарить его деревне, у меня есть ее письмо, в котором прямо говорится об этом ее намерении. Она умерла, не успев внести это в завещание. Она хотела, чтобы Холл остался вашим, был вашим домом. Холл, сады и парк. Мы учредили траст, чтобы вы могли передать права на землю деревне, как только пожелаете. Но пока вы еще несовершеннолетняя, – сказал он, взглянув на мое растерянное лицо, – пока вам нет двадцати одного или вы не вышли замуж, вы можете получать содержание у меня, я буду выступать вашим опекуном и управлять поместьем по своему усмотрению. Когда вам исполнится двадцать один или вы выйдете замуж, оно станет вашим.
Я медленно поднялась из-за стола и подошла к окну, взглянуть на мощеный двор. Работник вычищал навоз из конюшни, я смотрела, как он перекидывает вилами запачканную солому.
– Этот человек работает на меня, – медленно произнесла я.
Мистер Фортескью позади меня откашлялся и ответил:
– Да.
– И Бекки Майлз, – сказала я.
– И миссис Майлз, – повторил он. – Если управлять деревней обычным путем, нанимая работников на квартал и выплачивая им жалованье, а не давать им долю в прибыли, то на вас будет работать около сотни человек.
Я прижалась лбом к толстому прохладному стеклу и подумала, что означает это внезапное богатство, эта неожиданная власть. Мне больше не придется голодать, мерзнуть, не придется работать на ветру, под дождем и на холоде.
Мне вообще не придется больше работать.
У меня на столе будет еда, и приносить ее будет кто-то другой, слуга, мой слуга, и не раз в день, а четыре!
Я получила то, чего всегда хотела, что всегда считала невозможным. Мне не пришлось стать шлюхой, не пришлось ловить мужа, как предсказывал Роберт Гауер. Я унаследовала все легко и естественно, словно была из господ.
Тут я остановилась. Я и в самом деле была из господ. Я родилась Сарой Лейси, родилась в рубашке, и теперь я там, где мое место. Я здесь по праву. И этот дом, этот огромный красивый дом – мой, целиком, со всеми слугами, которыми я могу повелевать. Никто больше не заставит меня подчиняться.
Я задержалась на этой мысли подольше. И подумала, что это значит для меня теперь.
– Слишком поздно, – безутешно сказала я.
– Что?
– Слишком поздно, – повторила я.
Я повернулась обратно; они оба на меня смотрели – озадаченно и напряженно. Я взглянула на мистера Фортескью.