Меридон (др.перевод)
Шрифт:
– Слишком поздно, чертов дурень! – взорвалась я. – Я хотела этого, еще как хотела! Я голодала, меня били! Я все время уставала, потому что слишком тяжело работала и недоедала! Но я хотела этого для нее! Я хотела дать ей это! Я хотела привезти ее сюда и уберечь!
Я услышала, как мой голос срывается на крик:
– И все это время ты тут сидел, толстый торгаш, сидел на моей земле, а я была далеко, избитая и замерзшая, и она тоже была там, и я ее не уберегла!
– Сара… – человек, ненавидевший капканы, встал из-за стола и пошел ко мне, протягивая руки, словно
– Нет! – выкрикнула я изо всех сил и бросилась мимо него к дверям.
– Где вы были три дня назад? – кричала я на Джеймса Фортескью. – Я была в дне пути отсюда! Вы меня не искали! Не делали всего возможного! Я была там одна, не знала, что делать, чтобы ее уберечь! И она, она… она…
Я заскреблась в дверь, мучительно стремясь вырваться из комнаты. Нашла дверную ручку, рванула ее на себя и побежала наверх, в комнату, которую мне отвели, мою комнату в моем собственном доме, а она лежала, холодная и неподвижная, в земле, и все ее вещи были сожжены и разбиты.
Я забилась в угол спальни и зарыдала, глубоко, безнадежно, без слез всхлипывая. Казалось, эти сухие рыдания рвут меня на части.
Когда мое горло заболело и я охрипла от рыданий, так что больше не могла всхлипывать, боль нисколько не уменьшилась. Я была безутешна, раскалена и тверда, и сердце мое по-прежнему было разбито.
В дверь постучали.
Джеймс Фортескью осторожно открыл ее и вошел в комнату.
Он сел на корточки рядом со мной, не заботясь о том, что помнет свои дорогие бриджи и сюртук, и не пытался ни дотронуться до меня, ни утешать меня пустыми глупыми словами. Он взглянул на мои красные глаза, совершенно сухие после того, как я час проплакала, потом посмотрел на ковер под своими дорогими башмаками.
– Ты меня поделом винишь, – тихо сказал он. – Я подвел тебя, как подвел женщину, которую люблю. Я понимаю твою скорбь, потому что я тоже любил женщину и не уберег ее.
Я подняла глаза.
– Я о твоей матери, – сказал он. – Ее звали Джулия Лейси, и она была самой смелой, веселой и прекрасной девушкой из всех, кого я видел в жизни.
Он помолчал, потом кивнул.
– Да, – произнес он. – Это я в ней больше всего и любил. Она была смелая, она дразнила меня и смешила, и была очень, очень красивой.
Он перевел дыхание.
– Ты очень на нее похожа, – сказал он. – Только она была светлой, а у тебя волосы медные. Глаза у нее были раскосые, как у тебя, и лицо похоже на цветок, как твое; и волосы вились, как у тебя.
Он помолчал.
– Ее силой выдали замуж за кузена, твоего отца, и он помешал ей сделать то, что она хотела, для деревни. Она хотела тебя отослать, прочь, чтобы тебе ничего не угрожало. И хотела прервать род сквайров, чтобы люди сами строили свою жизнь, по-своему.
– Я видела это во сне, – заметила я.
Он быстро повернулся ко мне, сидя рядом со мной на корточках на полу моей спальни. Дурацкое мы представляли собой зрелище, будь на нас кому смотреть.
– Во сне? – спросил он.
– Да, – ответила я. – Я видела Дол во сне. Эти края. И мне часто снилось,
Джеймс Фортескью потер глаза тыльной стороной ладони.
– Я давал объявления в местных газетах, я нанимал людей, чтобы тебя искали, – сказал он. – Я не прекращал это делать, Сара. Каждый год я менял объявление, чтобы указать твой точный возраст, и просил всех, кто тебя знал, связаться со мной. И вознаграждение предлагал.
Я пожала плечами.
– Теперь уже слишком поздно, – горько сказала я.
Он медленно поднялся на ноги, словно очень устал.
– Не поздно, – сказал он. – Ты молода, и ты – наследница прекрасного поместья. Тебя ждет замечательное будущее, и я найду, как возместить тебе боль и печали твоего детства, обещаю.
Я кивнула.
У меня было слишком тяжело на сердце, чтобы с ним спорить.
– Теперь ты дома, – тепло сказал он. – Дома, в Широком Доле; и я буду любить тебя, как отец, которого у тебя не было, и со временем ты станешь здесь счастлива.
Я взглянула на него, и лицо мое было тверже, чем у самого голодного маленького бродяги-драчуна, которому приходилось выпрашивать еду и уклоняться от ударов.
– Ты мне не отец, – сказала я. – Он, похоже, был той еще дрянью. Ты мне не мать. Была женщина, которую я звала ма; а теперь ты мне говоришь, что у меня ее нет. И сестра у меня была…
У меня срывался голос, я с усилием сглотнула пересохшим горлом.
– У меня была сестра, а теперь ты мне говоришь, что ее не было никогда. Ты мне не родня, и мне твоя любовь не нужна. Для меня уже слишком поздно.
Он еще мгновение подождал, но я ничего не сказала, и тогда он нежно коснулся моей макушки – так гладят больную собаку – и вышел из комнаты.
Я осталась одна.
19
Я думала, что Джеймсу Фортескью будет теперь неловко со мной говорить, но я тогда еще не знала, какие у господ повадки. Получалось, если ты из господ, то человек мог на тебя кричать и бесноваться, а ты как будто не слышал ни его злости, ни его горя. Вести себя, как господа, означало «слышать только то, что тебя устраивает». Днем Бекки Майлз позвала меня выпить с мистером Фортескью чаю, и он ждал меня в гостиной, словно я на него и не ругалась, и не кричала, и не обвиняла его в том, что он меня подвел.
Бекки налила нам обоим чаю и протянула мне чашку. Я настороженно поглядывала на Джеймса Фортескью и заметила, что он не держит блюдце под чашкой, когда пьет. Он их держал в разных руках. Я не решилась взять тарелочку с пирожком. Я боялась, что все это не удержу.
Когда он допил чай и Бекки унесла посуду, он попросил меня пройти с ним в столовую.
На обеденном столе он разложил карту.
– Я не умею читать, – повторила я.
Он кивнул.
– Знаю, Сара, – сказал он. – Я тебе все объясню. Это карта Широкого Дола, поместья Широкий Дол.