Меридон (др.перевод)

Грегори Филиппа

Мы проехали по деревенской улице. Сапожник снова сидел у своего окошка. Он помахал мне, и я помахала в ответ. Возчик крикнул: «Добрый день!» – из своего фургона, где приколачивал отошедшую доску. Я улыбнулась своей бессмысленной широкой балаганной улыбкой, и он улыбнулся мне в ответ – радуясь фальшивой монете.

Мы проехали мимо церкви и дороги, ведущей к Гряде, и направились к длинному амбару, стоявшему вдоль дороги. Я слышала внутри гул детских голосов, поющих песню или читающих какое-то стихотворение.

Уилл свистнул, протяжно и резко, и через

несколько минут дверь в боковой стене отворилась, и к нам вышел молодой человек, щурившийся на ярком солнце после затененного класса.

Он был очень странно одет. С ног до головы в зеленом. Мешковатые зеленые бриджи, заправленные в удобные кожаные сапоги, мешковатый зеленый камзол, схваченный широким кожаным ремнем. Его прямые черные волосы были коротко острижены и разделены посередине на пробор, так что его лицо казалось широким, сильным, уродливым, но вместе с тем почему-то милым.

– Майкл Флай, – сказал Уилл. – Майкл, это Сара Лейси.

– Здравствуй, сестра, – сказал учитель. – Я не называю тебя твоим титулом, потому что я никого не зову никаким титулом. Я верю, что все мы созданы равными, и выказываю тебе то же уважение, что и всем прочим. Можешь звать меня Майклом – или братом.

Шестнадцать лет в кочевьях подготовили меня к самым разным людям. Я и прежде встречала таких, как Майкл.

– Здравствуй, Майкл, – сказала я. – Ты здешний учитель?

Он улыбнулся, и его мрачное лицо внезапно просветлело.

– Я учитель молодых граждан, – сказал он. – А вечерами я читаю и беседую с их родителями. Мы вместе учимся, чтобы подготовиться к здешнему труду, воплотить наши замыслы о расширении этой общины, чтобы она стала примером для всей страны и нашей общей миссией!

– Вот как, – сказала я.

– Майкл пришел к нам три года назад из общины в Уэльсе, – сказал Уилл.

В его голосе слышался смех, но не над Майклом.

– Он сослужил корпорации огромную службу, был нашим советчиком и стал работать с детьми.

Майкл улыбнулся Уиллу.

– Они – наше будущее, – сказал он. – Их надо подготовить.

Уилл кивнул.

– Эту школу основала мать вашей мамы, – сказал он. – Когда здесь все только начали налаживать и передавать работникам. Прежде здесь был десятинный амбар.

Он осмотрел высокое и длинное здание.

– Так и осознаешь, во что обходятся преимущества духовной жизни, – сухо произнес он.

– Не понимаю, – сказала я.

Майкл широко мне улыбнулся.

– В этом амбаре хранили долю урожая, которую надо было отдавать церкви и викарию, – объяснил он. – У нас и сейчас есть викарий, но он живет на небольшую плату от поместья. Мы не позволяем ему брать долю от имущества, если он не пашет и не сеет.

– Ему это небось нравится, – сказала я.

Майкл поперхнулся от смеха, а Уилл посмотрел на меня с улыбкой.

– Да, – ответил он. – Нравится. Как бы то ни было, теперь здесь школа, а в другой части здания живут Майкл и дети, у которых родители умерли или сбежали. Таких у нас сейчас трое.

Я достаточно знала о деревенской жизни, чтобы понять, что

это неслыханно. Сирот и детей бедняков нужно было доставить в ближайший работный дом, где их ждало жалкое детство, а потом их при первой возможности продавали нанимателю. Ри и Кейти в один голос твердили, что хуже работного дома ничего нет.

– Меня все время били, – однажды сказал мне Ри, удивленный тем, что насилие не порождается гневом, но входит в ежедневный распорядок. – Каждое утро до завтрака. За то, что я роми.

– А в средней части дома, – продолжал Уилл, – живут старики, которые больше не могут работать. Они вместе прядут, присматривают за малышами, когда матери в полях, занимаются резьбой, сушат травы. А мы им немножко платим за труд и продаем их изделия для корпорации.

Ему в голову пришла мысль:

– Вы же выросли с цыганами, да, Сара? Может быть, покажете им, как вырезать цветы из дерева и красить их в яркие цвета? Можно было бы их продавать на ярмарке в Мидхерсте.

Я рассмеялась.

– Единственные ремесла, которые я изучила, это воровство и карточная игра, – сказала я. – Не хотите же вы, чтобы я научила толпу старух крапить карты.

Уилл тоже рассмеялся:

– Нет. Этими знаниями лучше не делиться.

– А здесь, – сказал Майкл, указывая на открытую дверь, – моя образцовая школа. Когда я сюда приехал, тут была обычная школа с дамой-учительницей. Немногие умели читать, а писать почти никто. Девочек учили на домашнюю прислугу, мальчиков – ходить за плугом.

Я это изменил! – воскликнул он. – Теперь у всех одинаковые уроки, у мальчиков и у девочек. Я не позволю учить их по-разному. Они все умеют вести плуг, все могут подковать лошадь, и все сумеют приготовить обед на семью из четверых. Это все должны уметь, и тогда клеймо рабства и праздности богачей будет стерто!

– Вот как, – снова сказала я.

Уилл открыто улыбался, наблюдая за моим озадаченным лицом.

– Но еще я учу их тому, чему они больше нигде не выучатся, – продолжал Майкл. – Они учатся читать, чтобы все знание мира было им открыто. Писать, чтобы могли говорить друг с другом даже в разлуке. Еще я учу их географии, чтобы знали, где они, и истории, чтобы понимали, почему они, бедняки, одержат победу в борьбе с богачами. И французскому я их тоже учу, чтобы они могли говорить со своими братьями и сестрами в славной Французской республике.

– Вот как, – повторила я.

И закрыла рот, потому что челюсть у меня ползла вниз.

Уилл громко рассмеялся.

– Ты напугаешь Сару своим якобинством, – весело сказал он. – Она решит, что ты задумал ей голову отрубить.

Майкл быстро взглянул вверх и улыбнулся. Улыбка у него была кривая и очаровательная, вместо одного переднего зуба зияла пустота. Я увидела, что он моложе, чем мне показалось. И лицо его вовсе не было уродливым, оно просто было каким-то мятым. Одежда его оказалась не такой странной, как сперва померещилось. Я думала, что он в костюме, но теперь поняла, что его одежда что-то означает. Все что-то должно означать.