Мерси, камарад!
Шрифт:
Наконец обер-лейтенанту удалось достичь берега. Их снесло примерно на километр. Все дрожали от холода и нервного напряжения. С трудом натянули сапоги.
Начинало светать. Кругом стояла тишина. Не было видно ни одной живой души.
Клазен едва стоял на ногах, словно пьяный.
— Спасибо тебе, Герхард. Ты мне помог, несмотря на… Я ведь этого не заслужил…
— Я плохим за плохое не расплачиваюсь, старина. — Генгенбах пожал руку Клазену и Мюнхофу. — Возможно, мы еще с вами встретимся в лучшей обстановке. Настанет и такое время…
Он
«Клазен, я думаю, извлечет урок из всего этого и примет нужное решение, — размышлял обер-лейтенант. — Я думал, что Мюнхоф потянется за нами, но ошибся. А сам-то я? Чего я, собственно, хочу? Остаться в живых и сделать что-то для того, чтобы приблизить конец войны? Фриц Хельгерт понял необходимость этого год назад. Но я тогда до этого еще не дошел. Сейчас же я это понял. Пройдет некоторое время, и это поймут Клазен и Мюнхоф. А сейчас, если бы я взял их с собой, они оказались бы для меня ненужным балластом».
«Войну уже невозможно выиграть, ее и нельзя было выиграть, — думал в это время вахтмайстер Линдеман. — У меня нет ни малейшего желания воевать дальше. На Генгенбаха можно положиться. Если он ведет меня за собой, к новой жизни, я иду без колебания. Я ни секунды не сомневался в нем, когда освобождал его из-под ареста».
Зеехазе молча шел за Линдеманом и Генгенбахом, размышляя над тем, что несколько месяцев назад он и не подозревал, что цель его жизни может совпасть с целью жизни офицера вермахта. «В принципе у нас одна цель, и не только потому, что нас с ним гнали одни и те же враги. Этот наш союз оправдает себя, обязательно оправдает».
Солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта. Отблески его уже окрасили в золото развалины Руана.
А дальше на востоке лежала их Германия. Длинный и нелегкий путь вел к новой Германии.
Все трое зашагали быстрее.
Дверь камеры открыл негр-сержант, держа в руке скорострельную винтовку. Рядом с ним на всякий случай стоял еще один. Американский капитан встал у стены с револьвером в руке.
— Выходите, ребята! Руки вверх! — крикнул сержант гитлеровцам.
Первым на свет вышел майор Бернарс, подняв вверх почти прямые руки. За ним шел штабсцальмайстер Зомерфельд, поблескивая очками в черепаховой оправе. «Сейчас со мной уже ничего не случится, — думал он, — но горе мне, если бы я попал в плен к красным! Ведь летом сорок третьего года я был под Ярцевом, где Дернберг приказал застрелить семерых ни в чем не повинных людей. А теперь русские разыскивают военных преступников, чтобы отдать их под суд военного трибунала».
Третьим шел гауптвахтмайстер Тони Кемпен, которого беспокоила одна-единственная мысль: четыре года он выполнял обязанности фельдфебеля, не сделав за это время ни одного выстрела. Разве этим он не заслужил лучшего обращения?
За ним не спеша шел обер-ефрейтор Бернрайтер. Увидев
Последним шел полковник фон Венглин. На нем была новая, с иголочки, парадная форма. Солдат-негров он, казалось, не замечал. Для него они не существовали вовсе — в лучшем случае служили фоном того исторического момента, когда он перешел на сторону противника с целью подняться еще выше.
Увидев американского капитана, полковник усмехнулся и, небрежно коснувшись рукой козырька фуражки, сказал:
— Я фюрер действующей на данном участке дивизии. Отведите меня немедленно к вашему командиру.
Капитану было приказано не оказывать помощи гитлеровским офицерам, в крайнем случае разрешалось ответить на их приветствие. Он все же козырнул правой рукой, в которой у него был пистолет. Из сказанного полковником он понял всего три слова: «фюрер», «дивизия» и «командир». Этого для него оказалось вполне достаточно. Капитан приказал обоим сержантам отвести пленных на сборный пункт, а сам повел полковника к командиру.
Морис Сеген покинул Париж в то время, когда французские танки подошли к окраинам. Его повидавший виды за время оккупации мотоцикл ехал с трудом. Вдали виднелись освещенные вечерними лучами солнца Триумфальная арка, Нотр-Дам, а когда Морис отъехал на несколько километров от Сены и оглянулся, то все равно увидел ажурную конструкцию Эйфелевой башни.
Он получил приказ самым кратчайшим путем через район, занятый полуразбитыми гитлеровскими дивизиями, выехать в Руан, чтобы установить там связь с группой немецких патриотов, которые перешли на сторону маки. Задание это было очень важным, но опасным.
В ноябре сорок третьего года Морис находился в Париже, где как раз организовался комитет «Свободная Германия» — для немцев, находящихся в западных странах. В эту организацию вошли патриоты, бывшие сотрудники организации Тодта, и солдаты, которые решили воевать против Гитлера, встав в ряды участников французского движения Сопротивления. С тех пор Морис Сеген осуществлял связь с Фрицем Фаренкрогом, которого комитет направил работать в Нормандию.
Сейчас Морис думал о том, как он встретится с Фрицем.
Сегену казалось, что эта ночь — самая темная и опасная в его жизни. Всюду полуразбитые разрозненные подразделения вермахта.
Чем ближе становился Руан, тем сильнее доносился со стороны города шум боя. Гитлеровские танки пытались сдержать натиск американских танков. Новый мешок в течение двух суток оставался незатянутым, и гитлеровские войска могли из него выйти, но только приходилось бросать тяжелое вооружение. За одиннадцать недель гитлеровцы потеряли в Нормандии две тысячи триста различных боевых машин. На противоположный берег Сены удалось переправить всего лишь какую-то сотню танков и самоходок.