Мерси, камарад!
Шрифт:
Вдруг машина остановилась: забуксовали в грязи задние колеса. Альтдерфер и Рорбек вышли из машины и подтолкнули ее. Вскоре выехали на полевую дорогу, которая вела в Бейё.
Тиль думал о том, что не сегодня-завтра будет освобожден от гитлеровцев Париж. 4 июня была освобождена другая европейская столица — Рим. И это только начало. Американские и английские стратеги, по-видимому, еще «не завязали» мешка. Русские не упустили бы такой возможности, их полководцы намного умнее западных. А Йодль и Кейтель, видимо, не решились сказать фюреру о том, что лучше всего было бы выйти из мешка, оставив без боя часть захваченной территории. Такие ошибки германское командование уже не раз допускало на Восточном фронте: под Сталинградом, в степях Кубани, в Крыму и на Курской дуге…
На горизонте показались строения, похожие на ферму, где раньше располагалась колонна машин с боеприпасами. От всей колонны осталось несколько десятков истрепанных машин, которые готовили для отвода в тыл.
Здесь уже были Клазен и Генгенбах, Ноймана же не оказалось. Через несколько минут появился сам Мойзель, который сразу же спустился в погреб, пригласив с собой одного Альтдерфера. А через некоторое время командир полка созвал к себе командиров всех батарей.
Тиль выплюнул окурок и спустился в соседний подвал. Стены подвала были мокрыми, пахло сидром. Тиль сел и от усталости закрыл глаза. Вспомнился Париж. «Хорошо бы сейчас побродить по Лувру, полюбоваться картинами итальянских мастеров раннего Возрождения…»
Первым с совещания от командира вышел Генгенбах. На его рабочей карте вчерне были уже нанесены позиции, которые ему было приказано занять.
— Утром двадцатого августа мы должны занять их. Это несколько южнее населенного пункта Три и западнее Сент-Ламбер-сюр-Дива, по соседству с Муасси. Ты удивлен, Хинрих, не так ли?
— Ты только забыл сказать, Герхард, что вам приказано, по сути дела, обеспечить узкий выход из мешка.
Обер-лейтенант махнул рукой:
— Если тебя интересует, могу сказать: противник еще семнадцатого взял Фалез, а на следующий день фельдмаршал Модель сменил фон Клюге.
— А откуда тебе это известно?
— Командир сказал.
— А сейчас?
— Сейчас канадцы с севера наступают в направлении Шамбуа. Американцы идут им навстречу с юга. — Все это Генгенбах сказал довольно тихо, увидев, что за столом, положив голову на руки, мирно спит Рорбек.
— Так в таком случае канадцы уже давно должны быть в Три, не так ли?
— Сутки назад.
— А Шамбуа?
Генгенбах пожал плечами.
— Еще вчера вечером все, кто может передвигаться, должны были быть там: янки, французы и поляки из первой танковой дивизии. Вдоль реки Див расположены только канадцы.
— Следовательно, мешок превратился в котел!
— Нет такого котла, из которого мы не могли бы пробиться.
Лейтенант усмехнулся:
— А твоя батарея, Герхард?
— Каким-то чудом у меня уцелело несколько орудий. Четвертая и пятая батареи объединены.
— По сравнению с другими и это кое-что, — заметил Тиль и, желая переменить тему разговора, спросил: — О Грапентине или о Дернберге что-нибудь говорили на совещании?
— Ни звука.
Между тем от командира вышел Клазен и, остановившись, сказал:
— Господа заверяют друг друга во взаимном уважении, не так ли?
— Мы глубоко уважаем только дерьмо, — парировал Генгенбах.
— Господин обер-лейтенант, вы, как мне кажется, потеряли веру в нашу окончательную победу. — Клазен явно подражал Мойзелю.
Генгенбах приложил руку к козырьку фуражки:
— Ваше дело командовать нами. Ладно, Хинрих, пошли! — Генгенбах кивнул, словно хотел сказать: «Эх, парень, парень! И наложим же мы в штаны!» И пошел по лестнице наверх.
Тиль перенес обстановку на свою карту.
«К черту философию! — думал он. — Меня мучит жажда, такая же, как в старые добрые времена, когда мы сидели у Средиземного моря, занимая транзитную территорию между Восточным фронтом и Атлантикой. Неплохо, когда в машине лежит несколько бутылок шнапса».
Рорбек все еще спал, опустив голову на руки и вытянув ноги.
Тиль вышел на воздух. Небо было расчерчено трассами множества снарядов. Было далеко за полночь, край неба на горизонте начал чуть заметно алеть.
«Нужно научиться забывать, — подумал Тиль, — забывать любовь, войну, Дениз… Здорово не повезло Гансу Рорбеку. Мысль о Мартине до сих пор мучает его не меньше, чем вчерашняя встреча с Эйзельтом, случай с юношей Кубицей или Нойманом. Но сможет ли Рорбек когда-нибудь забыть все это? Для меня лично самое гнусное, что мне до сих пор преподносила война… связано с Альтдерфером, капитаном Алоизом Альтдерфером».
Когда Тиль снова спустился в подвал, Рорбек проснулся и открыл глаза. Откупорили бутылку и водрузили ее на стол. Рорбек взял ее в руку и долго задумчивым взглядом рассматривал пеструю этикетку. Затем не спеша отпил прямо из горлышка, словно это был всего лишь лимонад. Отпил примерно на три пальца и передал бутылку Тилю.
— Если бы мой отец хоть раз попробовал такого коньяку… — задумчиво произнес Тиль. — Большую часть своей жизни он возился с железными болванками, но всегда надеялся на то, что его сын будет удачливее.
— Мне такие пожелания очень хорошо знакомы.
— Моя мать… руки у нее всегда были разъедены щелоком от частых стирок. Она обстирывала господ, лишь бы только я мог получить образование.
Рорбек отпил из бутылки большой глоток.
— А потом наступил тридцать третий год, — продолжал Тиль. — Окончил я учебу, а там вскоре нацепили мне на плечи погоны. Мои родители были счастливы. Когда же началась война, их, как и всех простых людей, охватил страх, в первую очередь страх за своих детей.
Лейтенант закурил, руки его слегка дрожали. Его охватило желание говорить и говорить.
— Каждый мой шаг по земле стоил мне многих сил, удручал меня, но меня заставляли идти все дальше и дальше. Сначала я маршировал на восток, потом в обратном направлении. На западном фронте я с берегов Средиземного моря угодил на берега Атлантики, а оттуда вот в этот котел. Как часто я тогда думал: «Нельзя участвовать в этом. Нужно отдать свои силы чему-то действительно полезному. На земле должны царить мир и справедливость». Я уже философствую, не так ли?