Мёртвая зона
Шрифт:
Он отложил пачку.
– Мне очень жаль.
– Не получилось?
– Нет.
В дверь настойчиво постучали, и показалось смущенное лицо Роско Фишера.
– Джордж, мы с Фрэнком идем по домам. Похоже, я немного задремал.
– Главное, чтобы с тобой такого не случилось в патрульной машине. И передай от меня привет жене.
– Обязательно.
Посмотрев на Джонни, Фишер закрыл дверь.
– Что ж, – сказал Баннерман, – попробовать стоило – чем черт не шутит. Я отвезу вас обратно…
– Я хочу осмотреть парк.
– Не
– Но вы можете найти это место?
– Конечно! Только зачем?
– Не знаю. Давайте съездим.
– За нами наверняка увяжутся журналисты, Джонни. Как пить дать!
– А как насчет задней двери?
– Она есть, но служит и пожарной перемычкой. Войти с улицы можно, а если через нее выйти из здания, включится сигнализация.
Джонни огорченно присвистнул:
– Тогда пусть увязываются.
С сомнением посмотрев на него, Баннерман кивнул:
– Хорошо!
8
Едва они вышли в вестибюль, как газетчики, вскочив с мест, окружили их. Они напомнили Джонни свору собак в Дареме, которых одна чудаковатая старуха держала в своей ветхой лачуге. Стоило пройти мимо них с удочкой, как они мчались, рыча и лая, окружали, но даже не кусались, а только прихватывали за ноги и пугали до смерти.
– Вы знаете, кто это сделал, Джонни?
– Выяснили хоть что-нибудь?
– Как насчет «озарений», мистер Смит?
– Пригласить ясновидящего – это ваша идея, шериф?
– Шериф Баннерман, а полиция штата и прокуратура в курсе ваших действий?
– Вы можете раскрыть дело, Джонни?
– Шериф, вы оформили его своим помощником?
Баннерман прокладывал себе путь, на ходу застегивая куртку.
– Без комментариев, без комментариев.
Джонни не проронил ни слова.
Журналисты столпились у выхода, глядя, как Джонни и Баннерман спустились по заснеженным ступенькам и направились не к машине, а через дорогу. Догадавшись, что они идут в сторону парка, несколько человек бросились назад за куртками, а те, кто уже был одет, скатились гурьбой по лестнице, галдя, как школьники.
9
В снежной мгле плясали лучи фонарей. Порывистый ветер непрерывно менял направление и швырял снежные комья то в спину, то в лицо.
– В такую погоду все равно ни черта не видно! – сказал Баннерман. – Вы… какого черта?!
Его чуть не сбил с ног репортер в мешковатом пальто и нелепой шерстяной вязаной шапочке.
– Извините, шериф, – сконфуженно произнес он. – Очень скользко. А галоши забыл.
Впереди показалась натянутая желтая нейлоновая веревка, огораживавшая участок парка. На ней на ветру раскачивалась табличка «Полицейское расследование».
– И голову тоже! – проворчал Баннерман. – Нет, а ну-ка все назад! Я сказал – назад!
– Парк – это общественная собственность, шериф! – крикнул один из репортеров.
– Верно, но сейчас здесь ведется полицейское
Баннерман лучом фонаря показал журналистам, где натянута веревка, и приподнял ее, помогая Джонни пройти. Они направились по склону к заваленным снегом скамейкам. За ограждением столпились репортеры и светили своими фонарями, стараясь не упустить их из виду.
– Ни черта не видно! – повторил Баннерман.
– Тут все равно смотреть не на что, – отозвался Джонни. – Или все-таки есть?
– Сейчас – нет. Я разрешил Фрэнку убрать веревку, но рад, что у него так и не дошли до этого руки. Хотите пройти к эстраде?
– Не сейчас. Покажите, где были окурки.
Они прошли чуть дальше, и Баннерман остановился.
– Вот здесь…
Он посветил на скамейку, походившую на бугорок, занесенный снегом.
Джонни снял перчатки, убрал их в карманы куртки, опустился на колени и начал счищать снег со скамейки. Баннермана снова поразила бледность его изможденного лица. Со стороны стоявший на коленях Джонни походил на кающегося грешника.
Руки у него замерзли и, став мокрыми от снега, начали неметь. Он добрался до выщербленной поверхности видавшей виды скамьи, и она вдруг предстала перед его внутренним взором с поразительной резкостью и четкостью. Когда-то доски были выкрашены в зеленый цвет, но краска давно облупилась и стерлась. Спинка прикручена к сиденью двумя ржавыми болтами.
Джонни ухватился за доски обеими руками, и вдруг его захлестнуло необычайное чувство: никогда прежде он не ощущал ничего подобного, а столь яркие и насыщенные образы ему предстояло увидеть в жизни лишь еще один раз.
Он сдвинул брови и опустил глаза, вцепившись в скамейку изо всех сил. На ней сидели… летом.
Сотни людей в самое разное время слушали на ней «Боже, храни Америку», марш «Звезды и полосы навсегда» или детские песенки вроде «Утка тоже чья-нибудь мама, и не надо ее обижать…», или боевой марш, призывавший к победе местную спортивную команду «Касл-рокские кугуары». Зеленая листва лета и дрожащее марево осени навевают мысли о кукурузе и фермерах, орудующих граблями в сгущающихся сумерках. Уханье большого барабана. Мягкое звучание блестящих золотом духовых инструментов. Школьный оркестр в форме…
(Утка тоже… чья-нибудь мама… и не надо… ее обижать…)
Довольная публика сидит, слушает, аплодирует. В руках у людей программки, изготовленные в школьной художественной мастерской.
Но сегодня утром здесь сидел убийца. Джонни чувствовал его.
Серое небо видно сквозь темные ветки, похожие на древние руны. Я (он) сижу, курю сигарету и жду. Мне хорошо, и даже кажется, что по силам перемахнуть через крышу мира и мягко приземлиться на обе ноги. Я мурлычу под нос песенку. Что-то из «Роллинг Стоунз». Не могу понять, но нет сомнений, что все… что все?