Мёртвая зыбь
Шрифт:
Он вошел теперь в салон капитана ледокольного корабля “Георгий Седов” со словами:
— Товарищ “генерал-фантаст”, разрешите обратиться?
Званцев оторвался от своей полярной новеллы “Против ветра” и обернулся к Кренкелю.
— Докладываю, — шутливо продолжал тот. — Ледяной мол по вашему проекту сооружен самой Природой, защитив путь в Бухту Тикси. Извольте полюбоваться.
Званцев вышел на палубу. То, что существовало в его воображении, воочию предстало перед ним на крайнем севере Баренцова моря.
Над поверхностью пролива стометровой ледяной полосой выступал, видимо, севший на мель айсберг, а за ним громоздились наседавшие друг на друга льдины. Дальше — необъятное ледяное поле, остановленное возникшей преградой. С юга на нее свободно
— Глазам не верю! — восхищенно воскликнул Званцев. — Совсем так, как в моем задуманном романе.
— Значит, верно задумано инженер-фантастом, — подбодрил писателя Кренкель. — Вот она Бухта Тикси, откуда чрез остров Рудольфа лейтенант Седов отправился к Северному полюсу. В его время туда никто добраться не мог. Бухта отличается еще своей скалой.
Званцев залюбовался отвесно обрывающимся к морю утесом-исполином, с белым его отражением в спокойной воде бухты.
На другом ее берегу виднелись домики полярной станции и высокая мачта радиоантенны.
Борис Ефимович, стоя на капитанском мостике, дал приветственный гудок прибытия.
И словно эхо отозвалось на гористом берегу. Подлинное чудо произошло у Званцева на глазах.
Только что белый, отражавшийся в воде обрыв вдруг почернел, и от него отделилась галдящая туча, шумно летя над водой. Это были птицы. Их белое оперение делало утес белым. Обнаженный базальт потемнел, когда испуганная гудком стая разом снялась со своих гнезд. И туча эта пролетела над кораблем, на миг затмив собой низкое солнце.
— Можно подумать, что пугливы и безобидны, — начал Кренкель, стоя рядом со Званцевым. — Но зимовал на полярной станции метеоролог Стогов. И на беду его поварихой там была капризная Элеонора из Прибалтики, гордячка, привыкшая к общему поклонению. И без мужа, а в Арктике это не годится! Андрей Стогов возьми и влюбись в эту красотку, руку и сердце ей предлагает. Начальник станции на Севере на все руки. Он и губернатор, он и врач, он и священник. Женить может. А она и говорит, что под венец пойдет, если Андрюша докажет, что он “настоящий мужчина”. Пусть с птичьей скалы, где гагар видимо-невидимо гнездится, пух ей гагачий достанет для легкой кухлянки. Она шила ее себе. Стогов заправским альпинистом был. По отвесной стене утеса, цепляясь за выступы, до птичьих гнезд добрался. Вы только посмотрите, какая крутизна. Дух захватывает, — и Кренкель указал на скалу, куда вернулись птицы, сделав утес снова белым.
— Я недавно беседовал с опытным альпинистом, академиком Таммом, — вспомнил Званцев. — Он говорил, что труднее всего спускаться.
— Элеонора это знала и, замирая от страха, следила за Андреем. А когда он спугнул птиц, успокоилась и торжествовала. Тут к ней подошел Начальник станции и про Андрея спрашивает, нигде его найти не может. Она не призналась, что подбила Стогова на опасное дело. А сама следила за ним, выполняющим ее прихоть. И вдруг увидела, что птицы возвращаются. Когда дело идет о защите птенцов, то гагары орлами становятся. И увидела Элеонора, как на прилипшую к отвесному утесу фигурку напала часть стаи, заслонив его собой. Они били врага крыльями и клевали незащищенное лицо, норовя, конечно, выклевать глаза. Стогов прикрывая их одной рукой, отбивался другой. Вниз сорваться рисковал. Элеонора, видя это, бросилась в дом, схватила со стены над койкой прилегшего отдохнуть Начальника ружье и, выбежав наружу, выстрелила из обоих стволов. Эхо выстрелов прокатилось над бухтой, смешавшись с птичьим гомоном перепуганной, поднявшейся в воздух стаи. Скалолаз осторожно спустился и принес свою добычу невесте. Едва не погубила, но спасла его она. Пуху на кухлянку не хватило, но Начальник зимовки строго-настрого запретил Стогову даже приближаться к птичьей скале. А ему, коммунисту и атеисту, пришлось обвенчать Элеонору с Андреем по католическому обряду. На этом истая католичка настояла, вручив Начальнику молитвенник. Из него
Званцев шутливо поднял обе руки вверх.
— А то бы я с ружьем подстраховал, — заверил Кренкель.
— Мне перед Фадеевым отчитаться надо, — на полном серьезе ответил Званцев, словно сам он, хоть сейчас, готов приступом брать утес.
След отважного лейтенанта Седова привел ледокольный корабль его имени к самому северному на Земном шаре клочку земли, к острову Рудольфа.
Капитан Борис Ефимович Ушаков посвятил легендарному герою “очередной румб” в своем салоне:
— Отсюда, — начал он, — уже больной, неистовый путешественник, иначе его не назовешь, стремясь к цели жизни, приказал двум своим матросам уложить его на нарты и везти через льды к Северному полюсу. Друзья мои, я старый полярник. И всю жизнь провел в борьбе со льдами. Я знаю, что пережил и чувствовал этот человек. Не было у преданных матросов никого на свете, кроме него. И повезли они вдвоем своего командира на нартах. Хотел он сказать как благодарен им, но вместо слов в морозный воздух вылетал пар и задохнулся он в приступе кашля. Матросы останавливались, склонялись к нему, говорили:
— Ничего, ваше благородие. Бог терпел и нам велел. Небось, на гвоздях висеть тяжельше было, чем на нартах лежать. Вы бы на спинку повернулись для легкости.
Он поворачивался на спину и видел над собой ночной небосвод. Находил среди звездной россыпи маленькую, но для него самую главную звездочку, Полярную звезду. В нее упирается Земная ось, проходя через Северный полюс. Вот почему он должен добраться до него, встать там с нарт, сделать шаг вправо и оказаться в южном полушарии, влево — в северном. А прямо — меж двух полушарий. Никому это не удавалось…
— Ваше благородие, обеспокоить придется. С нарт слезти. Торосы впереди, никак не объехать. Мы тебя на руках, как дитятко малое, перенесем и на нарты уложим.
И два дюжих мужика, которым бы землю пахать, брали командира, как бесценную поклажу, и, забравшись на дыбом вставшие льдины, передавали его друг другу. Пока один прижимал его к груди, другой перетаскивал нарты, чтобы уложить на них Георгия. Полярная звезда снова светила ему. И так без счету раз…
— Ваше благородье, трещина впереди. Не перескочишь. Возвратиться прикажешь?
Зашелся кашлем Седов, с клубом пара вырвалось:
— Вперед! Трещину обойти, братцы мои милые.
В приказе его мольба звучала. Но “братцев” просить не надо было. Версты две крюку они дали и вывели нарты на продолжение их следа по другую сторону трещины. А дальше снова были торосы и налетевшая злая пурга. Все вокруг превратилось в бешено летящий снег. Он напоминал горный обвал, не падал, а сугробами, со льда поднятыми, обрушивался на людей. Глаза залеплял, с ног сбивал, в наметенном сугробе погребал. Бывалые моряки полярных морей знали, как спасаются от такой вьюги местные жители. От снега в снегу укрываются. В наметенный сугроб зароются и пережидают любой буран, не давая себе уснуть.
И трех сгрудившихся путников, прикрытых нартами, пурга быстро занесла сугробом. Уснуть боялись и тормошили друг друга и командира:
— Ваше благородье, не спите.
В ответ слышали надрывный кашель и в бреду отданную команду:
— Вперед, братцы, только вперед!
И “братцы” мысленно старались тащить тяжелые нарты через торосы. Мускулы напрягали и тем согревались. А их командиру не надо было силиться, он и так горел, как в огне. Прикасаясь к нему, как к печке, можно было греться, но “братцы” сочли бы это последним делом, и согревались без греха по-своему, как ненцы или чукчи, — капитан вытер платком лицо, выпил стакан остывшего чая и продолжал: