Мёртвая зыбь
Шрифт:
Уже в Москве Званцев написал на взволновавшие его стихи Львова музыку. И она могла бы звучать с эстрады, как его “Баллада о Рыбачке”, если бы он приложил к этому усилия. А вода сама под камень не потечет.
Единственный на полуострове город и порт Петропавловск-на-Камчатке расположен амфитеатром домов на горном склоне, спускающимся к морю. Отсюда виден дымящийся островерхий вулкан.
Кавторанг, организуя выступления бригады не только у моряков-пограничников, но и для горожан, обрадованных приездом писателей и артистов из столицы наболтал лишнее.
— Вы с ума сошли, Кавторанг! — воскликнул Званцев. — Я же мастер по шахматной композиции, и играя с шахматным мастером, едва одну партию из четырех выигрываю.
— Так ведь выигрываете же! — невозмутимо молвил Кавторанг.
— Я же опозорюсь перед двадцатью противниками! — сокрушался Званцев.
— Так ведь только перед двадцатью. А, отказавшись, опозорите нашу бригаду перед сотнями тысяч жителей Камчатки. Вы уж извините. Я всего лишь капитан второго ранга, по званию могу командовать военным кораблем, а в шахматах не мостак. Но обещаю, что буду ходить по кругу за вами между досками и убеждать игроков, что они проигрывают. Уверяю вас, что психологическое воздействие имеет огромное значение. И я заглажу свою вину.
— В самом деле, Александр Петрович, — вмешался полковник Власов. — Ну, проиграете кому-нибудь, зато, сколько радости доставите тем, кто выиграет у приезжего мастера.
И после традиционных для бригады выступлений, когда Званцев показывал статуэтку “догу”, еще не успев переложить “Камчатскую березу” на музыку, чтобы Дементьев спел это, а Михаил Львов читал написанные здесь эти стихи, Званцев отправился, как на Голгофу, выручать не в меру предприимчивого Кавторанга и всю их творческую бригаду.
На сеанс явилось двадцать камчатцев, каждый со своими шахматами. И фигуры на досках выстроились разношерстными рядами.
— Может, придеремся к этому и откажемся? — шепнул Кавторанг.
Званцев пронзительно посмотрел на него. Тот отскочил со словами:
— Я свое дело сделаю, все будут уверены, что проигрывают. Доверьтесь моему дару внушения.
— А в Васюках вы бывали?
— А это что? Порт такой?
Званцев усмехнулся в ответ и пошел по кругу делать двадцать первых ходов. А Ковторанг лисьей походкой следовал за ним, как беспристрастный свидетель, с важным видом останавливаясь у каждой доски.
К концу первого часа игры сеансеру не удалось выиграть ни одной партии. Противники нещадно сопротивлялись, подсказывая друг другу ходы. Лишь в девяти партиях он имел позиционное преимущество.
Кавторанг продолжал ходить за сеансером, и там и тут, тоном мудрого знатока изрекал:
— Как он вас переиграл! Уму непостижимо! Вот что значит высший класс игры! Не вижу, как вам выпутаться!
Или:
— Ну, браток. Считай, хана. Сдавайся, пока мат не получил. Его атака неотразима.
Другим шептал, как
— Это же великий этюдист. Сам Владимир Ильич Ленин его этюдами увлекался и Дюма-сын, бессмертный академик после ”Дамы с камелиями” тоже. Этюдные замыслы разгадать за доской невозможно. Ночи надо просидеть.
— А мне, кажется, у меня лучше, — робко возражали ему.
— Когда кажется, креститься надо! Лучше протрите глаза и в обморок не падайте, — с серьезным видом советовал он.
Дело близилось к концу. Девять партий сеансер выиграл и столько же проиграл. Ничьих не было.
Нечего говорить! Позорный для сеансера счет! Недоставало только еще опозориться в оставшихся двух партиях.
И тут Званцеву шепнули, что два его последних противника — Чемпион Камчатки и Чемпион Тихоокеанского военно-морского флота.
Званцев собрал все свои силы. Вот когда надо не ударить лицом в грязь.
Такой видный деятель и ученый, как Бенджамин Франклин утверждал, что шахматы воспитывают твердость характера и способность не падать духом в трудных положениях. И Званцеву предстояло сейчас доказать это.
Против камчатца у него была лишняя пешка, и он с присущей этюдисту точностью довел партию до победы. Ничейный исход сеанса был обеспечен. Но Званцев считал, что не имеет права не стать победителем.
И партия с моряком оказалась важнейшей из всех им в жизни сыгранных. У черных преимущество — ферзь против ладьи со слоном…
Кавторанг испуганно поглядывал на Званцева. Только глубокая складка между его бровями выдавала теперь интенсивную работу мысли. Он мысленно сжался, как камчатская береза, в упругий не поддающийся враждебному напору ветра комок, уже не ходя между досками, а сидя на заботливо пододвинутом ему стуле, сражаясь с последним игроком, один на один.
Он ощущал сдерживаемое дыхание сгрудившихся вокруг их партии участников сеанса. Никто не ушел, напряженно глядя на происходящее на доске.
Сложившаяся на ней позиция стояла перед Званцевым с непременным заданием выиграть, словно была этюдом.
Техника создания этюда у Званцева была такова, что он обычно ставил на доске парадоксальную матовую или патовую позицию, неприступную крепость или позиционную ничью и двигался вспять, находя ходы, приводящие к выбранному положению, желательно в борьбе в интересной комбинации. Добавлял фигуры, восстанавливая сражение, единственным путем приводящее к его красивой идейной задумке.
И сейчас, глядя на доску, он искал “красивый мат”, чтобы свести к нему игру. Шестым чувством шахматного художника он чувствовал его. Король черных прижат к краю доски, где его и следовало бы заматовать, как толстяка, застрявшего в собственных дверях. И “двери” эти надо сузить, принеся в жертву для того хоть все свои фигуры.
И он стал последовательно осуществлять свой план: увел ладью из под удара короля, оставив ее на зажимающей вражеского короля вертикали.
В нависшей над игроками толпе зашушукались. И кто-то, не сдержавшись, внятно произнес: