Мертвец
Шрифт:
В частности, для того чтобы воспитать в руках особенно зверскую твёрдость (Вырвиглаз уверял, что люди, добившиеся такой твёрдости, могут легко рубить ладонью не только дрова, но при желании без проблем сносят врагу голову), надо бить ребром ладоней по ножу. Сначала по тупой стороне, а потом по острой. Главное — терпеть. Кровь течёт, а ты терпишь и бьёшь, бьёшь. Вырвиглаз принялся бить ладонью по ножу, и закончилось это для него госпитализацией и операцией.
Через месяц Вырвиглаз из больницы выписался, манускрипт сжёг, а карате забросил. Но сам пример его был показателен: бей ежедневно по лбу твёрдой деревянной, а потом железной ложкой, и через полгодика начнёшь безболезненно колоть фундук.
Или, наоборот, будут тебя ежедневно лупить по лбу, и лоб твой со временем закалится, и даже кокосовый орех тебе не покажется непосильной задачей.
Со мной что-то подобное случилось. Чувства притупились, лоб окреп.
И вообще, Катька, она не так всё поняла. Совсем. Не так. Она думает, что я из-за выгоды с Упырём вожусь...
А это даже и лучше. Пусть именно так и думает. Потому что правда гораздо гаже. Пусть думает, что за деньги. Отлично. Как это она там сказала? Профессиональный друг? Ну пусть. Пусть я буду профессиональным другом. Пусть отваливает, корова...
Он — профессиональный друг, а его брат — профессиональный могильщик, — сказала Катька.
Ну да. А мой отец — профессиональный предатель. А моя мать...
Ну да, — спокойно сказал я. — А что такого? Дружу. Дружу. И ты права, за интерес дружу. Денис мне поможет. Поступить в институт и уехать из этой дыры.
Катька вытаращилась на меня так, как будто у меня из носа выполз жук рогач со всем семейством.
Так-так, — сказала она. — Значит, ты не пошутил... Ну ты и...
Катька презрительно плюнула на землю и принялась тянуть через соломинку зелёную бурду.
И тогда внутренний Вырвиглаз, гадкое чудище с раздвоенным языком пришло мне на помощь. Я сказал:
Да брось, Катя, я тебя вообще-то уже простил. Киска, всё отлично.
Катька поперхнулась.
Она у меня такая ветреница, просто вентилятор-гёрл...
Катька закашлялась.
Прикинь, Вован, — я приобнял Родионову за плечи, придвинулся поближе, — потащились позавчера на точку, поплясать. Ну, пляшем, немного отдыхаем, потом я пополз в «Замок» лимонадика прикупить, короче. А там очередь, байкеры местные пиво жрут, ну, пришлось постоять. И вот я возвращаюсь назад, думаю, сейчас хорошенько телом подрыгаем, станцуем джаз... Возвращаюсь, а птичка-то и улетела! Оказывается, пока я боролся с пестяковскими моторезами, эта красавица ушла гулять с баторцем!
С кем?
Это такая местная банда, они всю округу в страхе держат. Мерзкие типы, все больны туберкулёзом. В открытой форме.
Вован поглядел на Катьку насторожённо.
Потом так нагло заявляется как ни в чём не бывало, говорит, что ходила с подружкой разговаривать. Я ей говорю, поопасалась бы с такими подружками разговаривать, у таких подружек у каждой первой туберкулёз, палочки Коха так и роятся, как осы на арбузе. А она и отвечает, ничего, говорит, туберкулёз мне не страшен, я жареную собачатину ем регулярно...
Сволочь... — восхищённо прошептала Катька. — Какая сволочь...
Дотянуться, зацепить за шею, цап, и носом о столешницу, раз, два, три. Хотя такое её поведение понятно. Объяснимо. После того, как я на её глазах отправился в батор...
Интересно всё-таки, зачем я туда попёрся?
Ну ты и сволочь, — повторила она.
Да ладно, — улыбнулся я. — Подумаешь. Вон корейцы всегда тузиков едят, и ничего, телевизор «Самсунг» в каждом втором доме...
Скотина... — Катька начинала краснеть. — Гадина...
И вот не знаю, что теперь делать? — сказал я. — Может, посоветуешь?
Вован поглядел на Катьку. Вырвиглаз во мне не унимался, Вырвиглазу было мало.
Мне её прошлый хахаль говорил, что она вообще такая, — вздохнул я. — Он её увёл у предыдущего хахаля, сказал, что пообещал ей каждую неделю покупать две шоколадки.
Какой хахаль? — оторопело спросила Катька. — Какой ещё хахаль?
Какой, какой — Егор Стульчаков, он на АРЗ живёт. Он раньше ещё с Топаловой лазал. Так вот, тот хахаль, что был до меня, стал дружить с Катендрой за две шоколадки...
Что?!! За две шоколадки?
Теперь она ошалела ещё больше, вслед за рогачом из моего носа вылезла сколопендра, а потом ещё вылетел дракон.
За две, — подтвердил я.
И в подтверждение вышесказанного я достал из кармана шоколадки. Две.
Катька остолбенела.
Да-да, — сокрушился я, — чёрного кобеля не отмоешь добела...
Это я — кобель?! — взвизгнула Катька. — Это ты — кобель поганый!
Спокойно, Катя, тут же все свои люди...
Она попыталась влепить мне пощёчину, но я уклонился.
Да не парься ты, Катюха, — продолжал я, — у всякой девчонки есть свой Стульчаков...
Га-а-а-д!
Рассвирепевшая Катька прыгнула, выставив на полкилометра свои крепкие ногти. И я снова увернулся, а она принялась за мной гоняться, стараясь вцепиться мне в волосы, ну или по-другому как уязвить. Мы бегали вокруг стола, я был шустрей, и уворачивался легко, и смеялся, и показывал язык, скоро Катька устала и остановилась.
Сволочь, — сказала она. — Сволочуга...
Вован смотрел на нас непонимающе. Никак не мог просечь, что тут происходит — дружеские пляски или на самом деле конфликт. Тогда я избавил его от сомнений.
Плохо в вашем роду воспитывают женщин, Вован, плохо, — сказал я.
Он чего? — спросил у Катьки этот болван.
Из центра приехал, а тормозит.
Он дурак, — ответила Родионова. — Врежь ему.
На самом деле дебил... — сказал этот мурод и направился ко мне лениво. — Просто дерьмо.
Как, ты сказал, тебя зовут по-настоящему? — спросил я. — Гуано? Не уверен, что очень приятно...
Это ты гуано, — уточнил Вован. — Такое же, как твой дед.
Тогда я его толкнул. Старался попасть так, чтобы этот кузен потерял равновесие, но Вован устоял и толкнул меня в ответ. И я устоял.