Мертвец
Шрифт:
А знаешь, почему вечером? Потому что после пельменей спать хочется. Утром наешься и целый день сам ходишь как пельмень. Утром надо кашу есть. Пять минут тебе.
Бабушка удалилась. За пять минут я оделся, поболтал головой в колодце. Судя по всему, целью бабушки была не только беседа со мной. Со мной она только разминалась, так, набирала жёлчи для грядущего скандала.
Бабушка любит поскандалить, она даже не скандалит, а трамбует всех, как асфальтоукладчик. Мне кажется, она это делает сугубо в физкультурных целях, чтобы
Видимо, время для чистки сосудов пришло.
Я отправился в большой дом.
Отец сидел за столом и молол в кофемолке перец. На столе белел мукой фанерный лист, а на нём аккуратными рядами выстроились пельмени. Слева были с мясом, посредине — с рыбой, а справа — с грибами. Шумел газ, возле плиты Сенька ворочал шумовкой в кастрюльках. Это у нас такой обычай — варить разные пельмени в разных кастрюлях, а потом в одно блюдо сваливать, поливать маслом, посыпать зеленью, перемешивать. Потом надо подождать, пока все они не пропитаются, и можно разбирать.
Пельмени, конечно, здорово, но я больше вареники с картошкой люблю. И жареные блинчики с курицей. Но пельмени тоже здорово. Бабушка сидела возле холодильника и наблюдала за процессом со скептическим видом.
Матери не было почему-то.
Я устроился за столом.
Как дела? — спросил отец.
Лучше всех, — бодро ответил я. — И зверский аппетит.
А как работа?
Лучше всех, — так же ответил я. — И вызывает зверский аппетит.
Да... Я гляжу, дрова привезли...
Привезли, — тут же сказал я, — дрова привезли. Когда я смотрю на эти дрова, у меня возникает зверский аппетит.
Отец замолчал.
Сенька, когда будет? — спросил я.
Сенька выудил из кастрюли пельмень, подул, слопал целиком.
Готово, — сказал он и принялся вываливать пельмени в глубокую тарелку.
И тут же появилась мать с банкой сметаны.
Я гляжу, уже всё поспело, — сказала мать. — Ну, давайте кушать...
Мать пристроила банку в самом центре стола, после чего достала из буфета стопку тарелок и вилки. Отец вытряхнул из кофемолки перец, наполнил им перечницу, полил пельмени топлёным маслом.
Я устроился за столом первым, не стал терять времени, нагрёб себе побольше пельменей, выковырял сметанный кусок, бросил его сверху, посыпал перцем и стал есть.
Пельмени были хороши, в пельменях, в отличие от рассольников, мать толк знала.
Бабушка поступила по-другому — подтянула к себе всю большую миску и брезгливо сгрузила себе два пельменя.
Отец, мать и Сенька разделили остальное. Я торопился. Пельмени у матери всегда слишком большие, и я их обычно сначала располовиниваю, потом макаю в сметану и в перец, но тут я не церемонился и жевал целиком. Я прекрасно чувствовал, как под потолком сгущается электричество Большого Скандала, и спешил разобраться с завтраком до него.
Кстати, Сенька тоже торопился, Сенька не
Тесто жёсткое, — сказала вдруг она, и я понял, что это начало.
Бабушка уронила вилку на стол.
Да хорошее тесто, — возразил отец. — И начинка получилась...
Тесто резиновое, в грибах песок. У вас тут что, песчаный карьер?
Мама... — попытался остановить бабушку отец.
Не перебивай, — ледяным голосом сказала бабушка, и отец замолк.
Мы с Сенькой продолжали добивать свои порции, аппетит у отца и матери поубавился. Так им. С бабушкой лучше не вязаться.
Когда тебя окончательно выпишут? — спросила бабушка отца.
Не знаю, наверное, скоро...
Наверное?
Наверное... Доктор сказал, что надо сдать анализы...
А тебе не кажется, что анализы надо было раньше сдавать? Какие ещё анализы?!
Бабушка с силой размазала пельмень по тарелке — чвак!
Мне надо на томографию в Москву ехать...
Тебе не поможет томография, — ухмыльнулась бабушка. — Не поможет...
Она отодвинула тарелку.
Я тебе сколько раз говорила — чтобы не посылали ребят на работу! — сказала бабушка голосом старой учительницы.
Родители дружно поглядели на меня. Я как ни в чём не бывало разбирался с рыбным героем.
Мы что, мало в своё время вкалывали?! — Бабушка прищурилась. — Мы зачем пахали? Чтобы теперь дети на службу ходили?!
Бабушка пёрла как крейсер, мне самому даже страшно стало, показалось, что вот-вот бабушка выхватит из-под стола чёрный революционный маузер и скажет: «Ну что, Козьма, пшеничку-то прятал?» Хотя маузеры — это, кажется, до неё ещё были, во времена прабабушки, тогда друг друга обожали к стенке ставить.
Ты — взрослый мужчина — не можешь обеспечить свою семью! Ты как воспитываешь своих детей?
Мы нормально их воспитываем! — сказали мать и отец вместе.
Кем они у тебя вырастут? Кем? Лесорубами? Могильщиками? Тряпка.
Отец молчал.
Тряпка. И всегда был тряпкой. И бабу себе выбрал... такую...
Ты мужчина или как? — не выдержала мать.
Это у тебя, милочка, надо спросить, — тут же нашлась бабушка.
Мать брякнула вилку о тарелку и выбежала. Отец тоже вскочил.
Беги за ней! Давай! — усмехнулась бабка.
Отец обречённо сел обратно.
Я же говорю, тряпка... — Бабушка закурила и вспомнила о нас. — А вы что тут сидите?! А ну брысь!
Мы с Сенькой не заставили себя ждать, побросали вилки и сдёрнули, отошли к колодцу, чтобы вопли были не слышны, сели на скамейку.
Между прочим, бабка всё тебе завещала, — сказал он.
Что «всё»?
Хибару свою, — заржал Сенька. — И хибару и огород. Так что ты теперь король недвижимости.
Сенька подумал, затем добавил: