Мертвецы сходят на берег
Шрифт:
Утром, когда я еще брился, вошел Танкред.
– Пойдем взглянуть, как там наш вавилонский мудрец?
– спросил он. Я ополоснул лицо и отправился вместе с ним по коридору.
Перед дверью в желтую комнату мы остановились. Танкред внимательно осмотрел три волоска.
– Магическая печать в порядке, - констатировал он.
– Стало быть, ночью дверь не открывали. Эй, Карстен! Ты там живой?
Нам никто не ответил. Сердце мое от ужаса дернулось и заколотилось прямо в ушах: неужели Танкред нажал на ручку. Мы вошли.
Йерн неподвижно лежал на спине, глаза его были закрыты, Я бросился к кровати
Он приоткрыл глаза.
– А, это вы!..
– проворчал он, с трудом шевеля языком.
– Уже утро?.. Вы что?..
Ни Танкред, ни я не ответили. Остолбенев, мы стояли рядом с кроватью, не отрывая изумленных глаз от пола. Потом я услышал, как Танкред произнес:
– Ты все проспал, соня! Ты упустил главное событие в твоей жизни! Протри глаза и смотри, бестолочь!
Йерн уселся и посмотрел на пол. "Он не мог сдержать изумленного возгласа!" - как выразился бы сам Карстен Йерн, описывая эту сцену в своем романе.
На полу, вокруг кровати ясно виднелась цепочка следов, грязных следов от довольно больших подошв.
Несколько раз огибали они начерченный красным пентакль и вели к окну. А у окна стояли в полуметре друг от друга тяжелые сапоги капитана Корпа - носками к стене, будто там, у окна, широко расставив ноги, стоял невидимый старый пират и смотрел на море.
Танкред подошел к окну, внимательно осмотрел сапоги, сравнил их подошвы со следами по полу. Разумеется, они в точности совпадали. Потом он потрогал пальцем кожу и лизнул свой палец.
– Они совсем мокрые!
– сообщил он.
– И соленые. Кажется, эти сапожки самостоятельно прогулялись, хлебнули морской воды, а потом вернулись и топали тут, вокруг тебя...
– Однако обратите внимание: ни одного отпечатка внутри пентакля? радостно провозгласил Карстен.
– Он бродил вокруг, но не смог войти внутрь пентакля. Он не смог пройти сквозь магическую стену! Вот что такое старые добрые заклинания! Эх, если бы вы что-нибудь понимали. Ах, я болван! Как же я мог проспать?! Нет, это непостижимо... Такое бывает раз в жизни - и все проспал!
Мы подождали, пока он оделся, и позвали остальных. В очередной раз придирчиво осмотрели всю комнату, и снова безрезультатно. Арне потащил меня в соседнюю коморку:
– Как ты думаешь, - спросил он тихо, - Йерн не мог сам это подстроить? Чтобы продемонстрировать нам свои "старые добрые заклинания" в деле?.. Своего рода - ложь во спасение?..
– А как он мог это сделать? Наша "печать" на двери была в целости и сохранности, я гарантирую. Окно тоже было закрыто...
– Я как раз про окно и подумал. Если он вылез в окно с этими сапогами, окунул их там в море и забрался обратно? Закрыл за собой окно... Не забудь, он все-таки писатель! Голова у него работает...
– Если бы он был акробатом, а не писателем! От окна до земли чуть ли не шесть метров! Он что, умеет ходить по вертикальной стене?
– А по канату?
– Он что, - скалолаз? И где он, по-твоему, спрятал свои канаты, крючья, что там еще? Арне вздохнул:
– Ну, не знаю... Придется мне капитулировать. Вступаю в Общество парапсихологов. Завтра поеду и вступлю.
За завтраком разгорелся жаркий спор, в котором, к сожалению,
Мы улеглись на согретое солнцем скальное плато и расслабились. В ласковом лазурном море даже рифы не производили впечатления чего-то опасного, угрожающего, они сверкали в воде как косяк селедок. Природа казалась довольной и благостной, словно Господь Бог в день седьмой. Прелестные маленькие волны ласково лизали берег. Ночь хитра и обманчива, подумалось мне, день - открыт, он правдив и искренен. Все эти ночные страхи - обычная человеческая глупость, честное слово: глупо бояться природы, нашей доброй, снисходительной матери... Нет, подставим-ка лучше живот теплому солнышку...
– Сюда кто-то идет!
– сказала Эбба.
Я поднял голову. В самом деле, по скалистому берегу широким решительным шагом шел человек. Без сомнения, он двигался к нам.
Он был одет в черное, как на похоронах. На голове у него была широкополая плоская шляпа, тоже черная - такие шляпы в восьмидесятых годах прошлого века носили художники. На запястьях виднелись длинные твердые манжеты, которые ему приходилось периодически поправлять, что придавало комическую неправильность его энергичному маршу. Когда он приблизился, я смог разглядеть его лицо: очень узкое, заканчивающееся длинным, острым подбородком, с близко посаженными темными глазками под насупленными бровями. Нос незнакомца торчал, словно птичий клюв - тоже острый и длинный, а бледные узкие губы то казались прямым карандашным штрихом, а то превращались в сморщенный забавный кружочек, словно край воздушного шарика, схваченной крепкой ниткой.
– Что это за пугало?
– хихикнула Эбба.
– Местный Савонарола, спаситель Хайландета, - проговорил Арне, поправляя темные очки.
– Пастор Флателанд. Ну, сейчас он задаст нам перцу!
Пастор взобрался к нам на плато и выпрямился. Его тень накрыла лицо Арне и длинные ноги Танкреда.
– Я слышал, что вы отказались вернуть имение за ту же сумму Эйвинду Доруму?
– заявил он, не здороваясь.
Пастор явно старался говорить литературным норвежским языком, но местный выговор все же давал себя знать.
– Совершенно верно, - сказал Арне.
– Состоявшаяся сделка не имеет обратной силы - золотое правило бизнеса.
– Но я настоятельно... прошу вас в данном случае нарушить правило. Обращаясь к вам, я действую от лица... да, от лица всего населения.
– Весьма сожалею, но вынужден вам отказать.
– Вы по-прежнему упорствуете в своем намерении устроить в этом доме летний бордель?
– Вы, вероятно, хотите сказать "летний отель"?
– с любезной улыбкой осведомился Арне.
– Ах, эти иностранные словечки, их так легко перепутать! Да, господин Флателанд, я не отказался от своего намерения. А вы не находите, что пора уже слегка проветрить это затхлое гнездышко?