Мертвецы сходят на берег
Шрифт:
И вдруг волшебство исчезло. Она напряглась, подняла голову и огромными, широко раскрытыми глазами уставилась на что-то позади меня. И закричала:
– Пауль! Пауль! Смотри!
Я обернулся и взглянул в окно. От ужаса меня передернуло, будто от удара током: за окошком в струях дождя я увидел грузную фигуру в зюйдвестке и робе. Лицо совсем рядом с разбитым стеклом, было худым и бледным, а глаза, эти незабываемые, водянисто-серые глаза без взгляда, без всякого выражения, смотрели на нас, мимо нас, сквозь нас. Силуэт расплывался, как сгусток тумана, как черный
Внезапно видение отодвинулось и исчезло в пелене дождя.
Мы судорожно сели и принялись приводить себя в порядок, как дети, застигнутые врасплох. Я ждал, что дверь отворится и человек войдет, но никто не входил. Я машинально поднялся и выглянул. Никого! Я вышел под дождь и внимательно осмотрелся.
Остров был пуст. Как большой хмурый тролль, он будто уселся на корточки, подставив мохнатую спину дождю - эта мокрая, поросшая травкой спина горбилась справа от меня, а слева была голая каменистая бухта с нашей лодкой, уныло-одинокой на прибрежной гальке у самой полосы прибоя. Никакого другого "плавсредства" с этой стороны островка видно не было. Я возвратился к Монике.
– Видимо, он деликатный человек, - сказал я, как можно спокойнее.
– Понял, что помешал и предпочел удалиться. А может, он застенчив по натуре.
Но Моника была сильно испугана. Глядя на меня широко раскрытыми глазами, она прошептала:
– Ты видел, кто это? Это же тот самый тип, которого боится Лиззи! А помнишь, как испугалась его наша лошадь?
– Ну конечно, это бедняга Рейн. Ну и что? Разве можно так пугаться? Он просто чокнутый, ненормальный, и все. Уверяю тебя, ничего страшного...
Я сел рядом и обнял ее. Она дрожала.
– Что он тут делал?
– Наверное, как и мы... Причалил, чтобы спрятаться от дождя. Что тут страшного, моя радость?
– Но ведь он не вошел!
– Я же тебе говорю: постеснялся. Увидел, что мы тут вдвоем, и решил не мешать... Хороший, добрый дядя, можно сказать, джентльмен...
Я и сам понимал, что слова мои звучат не совсем естественно. А Моника вдруг задала вопрос, которого я боялся:
– Ты видел, на чем он приехал? Его лодку? Надо было ответить. И я сказал:
– Нет, не видел. Но остров большой. Он, наверное, подплыл с другой стороны. Будем надеяться, он найдет, где укрыться от дождя.
Я произнес это сухим, деловитым тоном, не только чтобы успокоить Монику. Страх застрял в моем собственном сердце острой холодной занозой. Я прекрасно ее понимал... И ее, и Лиззи, и нашу лошадку. Этот страх коренился в глубинах подсознания, древний страх человека перед всем непонятным, непознанным, неподвластным, как боязнь грозы или огромного бушующего океана, или страх животного перед огнем, он всегда будет жить в народной фантазии, жить и производить на свет все новых чудовищ. Кто этот Рейн? Обыкновенный рыбак? Конечно, рыбак, просто немножечко ненормальный. Многие, кстати, боятся сумасшедших...
Монику все еще бил озноб. Я обнял ее покрепче и тихо прошептал:
– Ну, все, моя девочка... Моя маленькая, славная девочка... Нам
Она, наконец, улыбнулась и благодарно кивнула. Я, естественно, вновь оказался в своей прежней роли доброго дядюшки. Неожиданно возникший, волшебный новый контакт был нарушен. Но, честно говоря, я был даже рад... Да, я был от души благодарен этому Рейну за его появление. Так или иначе, этот тип помешал мне совершить непоправимое. Как бы тогда я взглянул в глаза Арне? Да и теперь-то...
Тем временем за окошком стало светлее, а еще через несколько минут дождь совсем прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи.
Моника мягко высвободилась и встала.
– Поедем, - сказала она.
– Надо скорее возвращаться. Когда мы уже были в лодке, она тронула меня за руку.
– Пауль, забудем, что тут произошло. Я была не в себе. У меня сегодня с утра не в порядке нервы. И, пожалуйста, сделай одолжение, никому ни о чем не рассказывай.
– Разумеется, - ответил я.
– Ничего и не было. Во всяком случае, не было ничего такого, что я мог бы занести в свой дневник галантных похождений. Я, знаешь ли, люблю описывать свои донжуанские победы, чтобы потом развлекать друзей в пьяной компании. Но я не хвастун. И с тобой у меня ничего не вышло. Так что можешь не беспокоиться.
– Пауль, не надо так... Ты прекрасно знаешь, я не хотела тебя обидеть.
Но мне было скверно. Да, очень скверно было у меня на душе. Чтобы согреться, я сел на весла и греб нарочито сильными, резкими рывками. Мы медленно огибали проклятый остров. Потревоженный тролль уснул, подставляя солнцу горы мускулов. Я смотрел на него с неприязнью: странные нелепые возвышения торчали повсюду, как клубни картофеля. Меж крутых скал было несколько бухт, куда могла причалить небольшая рыбацкая лодка. Но никакой лодки я не обнаружил.
На всем пути мы не сказали друг другу ни единого слова. Моника сидела почти неподвижно и смотрела вдаль. Она то и дело поправляла платье и особенно строго следила за подсохшей юбкой. Я старательно работал веслами. Чайки кружили над нами и орали отвратительными голосами. Внезапно у меня сжалось сердце, я почувствовал тупую, гнетущую боль. Ах, это проснулась моя совесть, меня терзал стыд... Что же за гадость такая?
"Эх, Пауль, Пауль!
– подумалось мне, - Друг позвал тебя на помощь, а ты, скотина, пытался соблазнить его девушку! Как ты теперь поведешь себя с Арне? Взрослый человек, уж давно не мальчик! Стыдно, Пауль Рикерт".
– Спасибо, Пауль!
– произнесла Моника, выбравшись на причал.
– Ты меня замечательно покатал!
Она, видно, заметила кислое выражение моей физиономии и тихо добавила:
– Не надо расстраиваться: все было прекрасно. И мы можем все повторить, когда на небе не будет ни единого облачка...
***
Арне возвратился домой лишь под вечер. При виде меня он подошел и положил руку мне на плечо. У меня засосало под ложечкой. Но не мог же он знать! К счастью, это была ложная тревога. С добродушной улыбкой он произнес: