Мертвее мертвого
Шрифт:
– Чапа, – позвал он в темноту.
Где-то рядом послышался тихий лязг, будто пошевелились доспехи.
– Убей меня, – попросил Винни. – Размозжи мне голову, ты же можешь.
На этот раз ответом была лишь тишина.
– Не можешь, – тихо проговорил Винни. – Только приказы хозяина своего выполнять и умеешь, болван железный. А раньше, небось, тоже был человеком.
В темноте снова лязгнуло. Тихо и печально. Винни поймал себя вдруг на мысли, что теперь, наверное, снова не знает, что же такое – быть человеком.
За стеной раздался грохот, какой бывает, когда над самой головой
– Это здесь, госпожа.
Ионея откинула капюшон и посмотрела на замызганную дверь. Дом, к которому ее сопроводила личная охрана, не выглядел местом, где может жить скандально известный журналист. Он скорее напоминал дешевую ночлежку: обшарпанный, с потрескавшимися стенами, давно требующими ремонта, с окнами, грязными настолько, что последний раз их мыли, должно быть, сразу после постройки.
– Подождите меня.
– Вы уверены, что хотите пойти туда одна, госпожа? – осторожно спросил начальник охраны. – Это может быть небезопасно.
– Я уверена, капитан, – отрезала Ионея. – Если возникнет необходимость, я позову вас. И поставьте людей покрепче под его окнами. Господин О’Гира быстро бегает.
Начальник охраны сделал едва уловимое движение, и двое парней молча удалились за угол под окна журналиста. Ионея взялась за ручку, потянула на себя. Дверь поддалась с неприятным скрипом.
– По лестнице и направо, – догнал ее голос капитана.
Дверь в апартаменты журналиста оказалась незаперта. Ионея постучала, отдавая дань вежливости, и, не дожидаясь ответа, вошла внутрь. Здесь было сильно чище и богаче, чем на лестнице. Мебель стояла дорогая, ткань, что пошла на занавески, тоже выглядела не дешевой, при этом в комнатах царил бардак.
Хозяин обнаружился в спальне. Он лежал на большой, покрытой шелковым покрывалом, кровати, в обнимку с подушкой, и похрапывал. Рядом с кроватью стояла пара пустых бутылок. Еще одна, почти допитая возвышалась на откинутой столешнице секретера. Рядом с секретером валялся стул, на столешнице лежала бумага, исписанная не сильно трезвым человеком.
Ионея прошла к секретеру, подняла стул и села. Взяла последнюю недописанную страницу, пробежалась глазами по тексту:
«Знаете, каково это возненавидеть свою работу? Конечно, не знаете. Откуда вам это знать, вы-то свою никогда и не любили…
…вы ходите на ненавистную службу. Приходите туда утром уставшими, думаете не о работе, а о перерыве. В понедельник вы приходите с мыслью о выходных, выйдя из отпуска, начинаете считать дни до следующего…
… Я пишу всю эту ерундень, чтобы не разучиться складывать буквы в слова и слова в предложения. Чтобы раздразнить вас, идиотов, или хотя бы для того, чтобы раззадорить самого себя. Я пишу это, потому что по сравнению с сегодняшней правдой все остальные темы скучны и никчемны. Но долбаную правду, которую знаю я, вам, дебилам, не расскажешь…»
Ионея усмехнулась и отложила листок. Санчес всхрапнул и перевернулся на другой бок.
– Доброе утро, господин О’Гира, – поздоровалась
Санчес зашевелился, приоткрыл глаза, увидел нежданную гостью и даже проснулся, приподнялся на локте, но тут же повалился навзничь и со стоном схватился за голову.
– Просыпайтесь, господин журналист, – без толики жалости потребовала Ионея.
– Как вы здесь оказались? – пробормотал Санчес. – Что вам нужно? Оставьте меня. Я болен.
– Болезнь ваша мне известна, – кивнула на бутылку Ионея. – Поднимайтесь, или я приглашу охрану, и вам помогут.
Упоминание охраны сработало. Второй раз просить Санчеса не пришлось, он хоть и с трудом сел на кровати и обвел мутными глазами комнату. Взгляд О’Гиры остановился на недопитой бутылке и даже, кажется, немного просветлел от такого зрелища. Журналист, кряхтя, поднялся на ноги, пошатываясь и придерживаясь за мебель и стены, добрался до стола и сгреб бутылку. Откупорил и безо всякого стеснения припал к горлышку. Ионея с легким налетом брезгливости смотрела, как дергается кадык журналиста. Санчес сделал несколько глотков и вернулся с бутылкой на кровать. Впрочем, ложиться не стал – сел, икнул и поглядел на правительницу:
– И какого духа вам здесь надо?
– Не увидела вашей заметки в «Огнях Вероллы» и решила справиться о вашем здоровье, – поддержала ернический тон Ионея.
– Спасибо. Здоровье паршивое, – журналист поболтал остатками, что плескались в бутылке, – но сейчас допью лекарство и поотпустит. Тогда, наверное, сяду за работу, – он улыбнулся нарочито противно, – чтоб моей госпоже было чем развлечь себя под завтрак.
– Я уже развлеклась. – Ионея взяла со стола заметку, накорябанную нетрезвой рукой, процитировала: – «Завтра будет болеть голова. И на первой полосе будет уныло, потому что там не будет меня. Идите к духам, развлекайте себя сами. Ваш Санчес в депрессии, скучные вы уроды!» Думаете, это опубликуют?
О’Гира поглядел на нее недобро, одним глотком влил в себя все, что оставалось в бутылке и, снова подойдя к секретеру, бесцеремонно выхватил из рук правительницы страничку с текстом.
– Я был не в настроении. Вы разрушили мой хрупкий внутренний мир. Раньше все казалось простым и понятным, я знал, с кем и за что бьюсь. А теперь я даже рот открыть не могу, потому что той правдой, которую вы на меня вывалили, можно не просто сделать хуже, а вообще весь мир разметать до основания. Теперь я пью. Но вам этого мало, вы пришли меня добить? Чего вам понадобилось?
– Меня предали, – просто сказала Ионея.
– Не удивлен. – Санчес полазал по ящикам секретера, выудил из одного из них бутылку.
– Меня предали все.
– А вы чего хотели? – Бутылка оказалась пуста, и журналист с сожалением бросил ее обратно в ящик. – Вы предали их ожидания. Они предали вас.
– А вы?
– Что я? Чтобы вас предать, мне сперва нужно стать вашим человеком. А я сам по себе. – О’Гира пристально поглядел на правительницу. – Или вы явились, чтобы убедить меня в обратном?