Мертвые из Верхнего Лога

Романова Марьяна

В подрагивающем пламени свечи его черты казались мягкими, а темные глаза как будто бы улыбались.

А за три четверти часа до этого разговора Хунсаг отнял у Даши испеченную Ладой ватрушку — обидно отнял, как будто бы девочка была нашкодившим щенком без самости и гордости, ведомым единственным инстинктом — насыщения. Сказал только: «Хватит». Но тихое слово прозвучало как удар плетью. Впрочем, удар тоже воспоследствовал — ладонью по губам.

— Ты должна понимать, что становишься животным, когда потакаешь желанию насытиться, — добавил мужчина в черном, на которого все в деревне смотрели как на бога. — Ты должна преодолеть круг еды. Этот круг выглядит невиннее прочих, но на самом деле он страшнее и сложнее.

— При чем тут круг? — обиженно спросила Даша. — Я просто булочку хотела, пока не остыла.

Ей было так странно. Она ненавидела этого человека — но только не в те моменты, когда тот находился рядом.

— Ты — глупый маленький человек, — сжал губы Хунсаг. — Но у тебя есть способности. Они к тебе приходили. Они тебя позвали. Поэтому ты тут.

Даша сразу догадалась, что многозначительное «они» включает в себя тех бледногубых, пахнущих землей и сладковатой гнилостью людей с равнодушными тусклыми глазами, которые приходили в ее дом несколько ночей подряд. Но когда попробовала расспросить подробности, Хунсаг сказал, что ему пора. А потом, обернувшись уже от двери, велел явиться в его дом через три четверти часа.

И вот девочка впервые попала в жилище того, кто вызывал у ее новых соседей электрический животный страх. Даша, конечно, заметила, какими взглядами провожают ее обитатели лесной деревни. В какой-то степени их испуг и недоверие ей льстили, возводили ее в ранг, смысл которого она в свои двенадцать лет сформулировать не могла. Одна только Лада, похоже, не боялась. Зато вместо привычного выражения легкой презрительной неприязни ее черты искривила самая настоящая ненависть, настолько сочная, свежая, искрящаяся, что спрятать ее женщина не смогла. Даша старалась не обращать внимания на реакцию своей тюремщицы — в конце концов, Лада тут не главная, хоть и явно на особом положении. Однако от мысли, что ей придется идти на ночь глядя в дом человека, у которого в сердце такой черный сгусток, и быть там с ним наедине, девочке становилось неуютно.

Даша почему-то думала, что дом Хунсага окажется богато обставленным теремом, похожим на иллюстрации к русским народным сказкам о волшебном тридесятом царстве. Но дом оказался простым и обставленным аскетично. Никаких половиков, украшений, лишней посуды, даже постельного белья. Тесная комната, деревянный стол, два стула, кровать без матраца, циновка в углу. Когда она вошла, Хунсаг как раз сидел на циновке, ноги без усилий сложены в позе лотоса, лицо расслаблено, глаза закрыты. Даша могла поклясться, что она передвигалась бесшумно, однако мужчина в первую же секунду почувствовал ее присутствие и легко поднялся с пола.

Они сели за грубо выструганный стол, и Хунсаг угостил ее густым отваром необъяснимого происхождения — Даша чувствовала лесной мед, соль, кориандр, имбирь, свежую крапиву, какие-то горькие ягоды. Пить было противно, зато она перестала ощущать страх, и сонливость сошла на нет.

— Это древний рецепт, — объяснил Хунсаг. — Средневековые чародеи поили таким учеников, чтобы те скорее адаптировались к Силе.

У Хунсага был интересный голос — настолько тихий, что приходилось дышать медленнее, чтобы лучше его понимать. И в то же время в его тембре чувствовалась такая сила, такая нечеловеческая мощь, что по спине мурашки бежали.

— Сегодня я дам тебе несколько книг, — сказал он. — Вообще-то их суть трудна для человека твоего возраста. Но некоторые из них я и сам прочел, будучи ненамного старше тебя. Одним словом, тебе придется потрудиться. Раз в три дня будешь приходить ко мне в это же время, и я буду спрашивать о том, что ты поняла. И объяснять непонятное.

— Но зачем? — рискнула спросить Даша. — Зачем вы хотите, чтобы я училась?

Она была уверена, что Хунсаг проигнорирует вопрос, — за время, проведенное в чужой деревне, Даша успела понять, что любопытство здесь расценивается даже не как порок, а как смертельная опасность. Любопытство вело прямиком к каменному алтарю, который был перевалочным пунктом между землей и адом.

Неожиданно Хунсаг счел нужным ответить:

— Почти тридцать лет я живу здесь и редко бываю за пределами леса. Я очень стар. Гораздо старше, чем тебе могло показаться. Мне нужны люди, которые продолжат то, чему я посвятил жизнь. Иногда я выбираю людей сам, иногда мне их… в некотором смысле приводят. Те, кого выбираю я, часто оказываются пустыми. Я держу их как… «мясо». Как рабочую силу, которую в случае необходимости можно пустить в размен.

Даша поежилась — она словно наяву снова вдруг увидела полные ужаса мертвые глаза молодого человека, лежащего на жертвенном камне, человека, который еще мгновение назад молил о пощаде, обращаясь в никуда.

— Но есть и другие. Те, в которых я вижу Силу. Они, конечно, тоже безвольны, запуганы и не способны к самостоятельным действиям. Но этого от них и не требуется. Они умеют прогонять энергию через свой организм, в том и есть их предназначение. Я использую их как батарейки — они заряжают меня, я «пью» их. Мне приходится тратить очень много сил, и если бы не «батарейки», я давно бы кончился. Каждый день они меня питают. Вот для чего нужна групповая молитва.

— Так вы… энергетический вампир?

Хунсаг снисходительно усмехнулся.

— Не совсем. Безусловно, я умею брать, не спрашивая разрешения. Но не вижу в том смысла. Во-первых, энергия тех, кто не практикует годами Круговорот Силы, грубая. Она может поддержать в критический момент, но в целом похожа на пищу из придорожной забегаловки, от которой потом болит живот. Мои же «батарейки» дают энергию чистейшую, как солнечный свет. И они неиссякаемы, в отличие от обычных людей. Обычного человека пьешь — так он на глазах зеленеет, а потом недужит до следующей луны. Моим же людям нужен час-другой, чтобы снова наполниться. Я дорожу ими, они — мои воины.

— Лада тоже из «батареек»?

— Лада — другое, — помолчав, все-таки ответил Хунсаг. — Двадцать лет назад я привел ее сюда как «мясо». Вернее, как молодую, взращенную на свежем воздухе, матку, которая должна была рожать для меня, пока не иссякнет. Но она и родить не смогла, и «мясом» не стала. Я разглядел в ней Силу — природную, грубоватую, неотесанную, но все-таки зачем-то ей данную. Я обучал ее и научил многому. В ней много воли, но и страстей тоже много. За прошедшие двадцать лет — двадцать драгоценных лет рядом с таким человеком, как я, — она так и не смогла изжить пошлейших мещанских привычек. Лада ревнует меня, как простая крестьянка, а ведь я хотел Бодхисатву в ней вырастить. Но любовь ко мне — не высшая, настоящая, а человеческая, на страстях замешанная, — и желание соответствовать, как следствие этой любви, сделало ее выше воинов. Я считаю ее кем-то вроде жреца. Будь Лада умнее и восприимчивее, я бы сделал ее преемником.