Мертвые мухи зла
Шрифт:
– Ильюхин? А я - Александр Авдеев. Ты, значит, Сергей?
– Так точно. Ну, будем знакомы?
– И не только.
– Авдеев повернул голову в сторону парадного, и Ильюхин вдруг заметил, что "Саша" уже далеко не молод. Лет сорока, самое малое...
– Вот что...
– Авдеев достал медный портсигар и вытащил папироску, начал нервно мять.
– Тут такое дело... Нам с тобою надобно немедленно и приступать...
– При...
– повторил Ильюхин, теряясь.
– А... к чему?
– Скорее, к кому...
– невесело обронил
– Я щас выведу двоих. Это князь, генерал-майор свиты Долгоруков. И дядька царевича, матрос царской яхты "Штандарт" Нагорный. Ты стой и жди, а я щас пойду посоветуюсь с Голощекиным, там, может, еще и прибавка выйдет...
– И ушел, зачем-то подмигнув Ильюхину левым глазом.
"Быстро тут у них... "Выведу"...
– повторил слова Авдеева и сразу ощутил, как ползет по спине вязкая струйка...
– Знакомое словечко. Тут надо бы добавить - "в расход" - и все станет на место. Ладно. Назвался кузовом вот и полезай. А если они "щас" - как этот выразился - выведут... ее? Ладно. Тогда - шесть патронов им, седьмой себе. Н-да... Глупо. А ей чей-нибудь первый достанется. Нет. Здесь надобно думать и присматриваться. С кондачка такой аврал не возникает..."
Авдеев вернулся с тремя: один в генеральской форме без погон, два других - в матросской. На лица Ильюхин не смотрел - почему-то страшно стало.
Авдеев между тем приказал узникам сесть на заднее сиденье, Ильюхину на промежуточное, сам сел рядом с шофером. На вопрос генерала: "Куда же нас теперь?" - ответил без запинки: "В Ивановскую тюрьму, это недалеко и для вас ненадолго. Поехали!"
Автомобиль тронулся, выехал на Главный проспект и повернул направо. Вскоре слева обозначился не то парк, не то сад, над деревьями возник шпиль колокольни, и Ильюхин догадался, что приехали на кладбище.
– Вы же говорили, что... в тюрьму?
– растерянно спросил генерал.
– Я и говорю...
– Авдеев двигался быстро, мелким шагом, Ильюхин обратил внимание, что шашка "Саше" не мешает.
– Вот она, слева. Мы просто идем другим путем.
– И Авдеев опять подмигнул Ильюхину.
Поднимались в гору.
– Но, позвольте, - снова начал генерал, - тюрьма - вон где, а мы идем мимо, мимо... Климентий Григорьевич, да скажите вы им!
– Где служил, братишка?
– улыбнулся Нагорный.
– Куда идем-то? Кингстоны открывать? Нет?
Ильюхин промолчал. Глазастый. Матрос матроса сразу видит...
Между тем Авдеев свернул действительно влево, к тюрьме, здесь могилы были старые и давным-давно заросли непроходимыми кустами.
– К бою, товарищ Ильюхин...
– Авдеев рванул из кобуры револьвер и, не целясь, выстрелил в Долгорукого. Нагорный стоял недвижимо, второй матрос мелко перекрестился и прошептал отчетливо:
– Седнев я. Делай свое дело, братишка. Куда мы денемся...
Ничего не соображая и подчиняясь вдруг непостижимо возникшему зову и музыке - она этот зов сопровождала и была так знакома, так знакома... вытащил Ильюхин свой офицерский самовзводный и дважды надавил на спусковой крючок. У Нагорного вышибло левый глаз, и ударил тугой фонтан крови, Седнев сложился пополам, не охнув, без стона.
– Умеешь...
– вгляделся Авдеев, пряча револьвер.
– А то я до конца сомневался: одно - поливать из пулемета безоружную толпу, совсем же другое - глаза в глаза. А, товарищ Ильюхин?
– Не терзайся, Шура...
– отозвался Ильюхин.
– Нам теперь с тобою пуд дерьма скушать надо, не так ли? Ты готов следовать воле и целям Феликса?
– Не был бы готов - не стоял бы здесь, рядом с тобою! Я понимаю, Сережа: они трое как бы ни в чем и не виноваты, разве что... Э-э, говно! Да ведь если мы не подтвердим в глазах Шаи, Лазаревича1 и урода Белобородова своей преданности - чем мы поможем Феликсу? Ну и то-то...
Повернул Ильюхина к себе, вгляделся:
– А ты уверен, что Феликсов план - здоровье, а ленинский - гроб?
– Теперь уверен. Прозрел.
– Сжал кулак.
– В России - 150 миллионов. Так - половине кранты. А эдак - только четверти. Почувствуй разницу, товарищ. А если на полную откровенность - посмотрел я сейчас на эту девушку...
– Ильюхин закрутил головой.
– Да хоть по какому плану - ее-то за что?
– А там еще три дочки на подходе. И мальчишка, - остро взглянул Авдеев.
– То-то и оно... Чей был приказ, чтобы этих - в расход?
– Мой, - прищурился.
– Ради того, чтобы нам доверяли Юровский, Голощекин и прочие...
– А... Свердлов? Он как? Ну - в нашем деле?
– Свердлов без Ленина - ни шагу. А по натуре он - говно. В проруби.
Обратно домчались за три минуты. Авдеев остановился на пороге.
– Зайдешь? Поедим, то-се...
– Не теперь...
– Возьми авто?
– Я человек простой...
– И Ильюхин зашагал в сторону "Американской".
Плотские утехи с Татьяной продолжались каждую ночь. Однажды Ильюхин почувствовал, а потом и понял: все. Амба. Еще один раз - и он труп. И тогда решил идти напролом.
После вечернего чаепития, когда Татьяна начала плотоядно стелить постель, спросил тусклым голосом:
– Скажи, любимая... А что тебе велели... Ну, следить за мной, прислушиваться? И докладывать, да? Кому ты докладываешь?
Она заморгала и налилась, будто свекла - та самая, которой все время подводила губы. Давясь проговорила:
– С чего... С чего ты взял?
– Ты время-то не тяни, - прищурился недобро, уже почуяв, что попал в точку - пусть и случайно.
– Ты рожай, а то ведь поздно, никого вокруг, а у меня да-авно подозрение...
Всмотрелась, ойкнула, начала часто-часто глотать и сплевывать, потом стиснула виски пальцами с обгрызенными ногтями (это Ильюхин только сейчас заметил и от брезгливости смачно харкнул на пол и растер) и прошипела:
– Ладно. Юровский велел. Все, что во время, когда ты меня харишь, и все, что вообще услышу.